То были его первые слова.

Он почувствовал, как она наклонила голову в знак того, что поняла. Минуты две спустя он снова начал:

– Если б я знал, что ты жива, Сьюзен! Но у меня были все основания думать, что и тебя и ребенка нет в живых. Чего только я не делал, чтобы вас найти… Ездил на поиски… помещал объявления. Наконец решил, что вы уехали с этим человеком куда-нибудь в колонию и утонули в пути. Почему ты не давала о себе знать?

– Ах, Майкл!.. Из-за него… из-за чего же еще? Я думала, что мой долг – быть ему верной до гроба… я, глупая, верила, что эта сделка законная и она меня связывает; я думала даже, что совесть не позволяет мне покинуть его, раз он по доброй воле заплатил за меня так дорого. Теперь я встретилась с тобой только как его вдова… я считаю себя его вдовой, и на тебя у меня нет никаких прав. Если бы он не умер, я никогда бы не пришла… никогда! Можешь мне верить.

– Эх ты! И как ты могла быть такой дурочкой?

– Не знаю. И все же было бы очень нехорошо… если бы я думала по-другому, – пролепетала Сьюзен, чуть не плача.

– Да.

– Да… правильно. Потому я и верю, что ты ни в чем не повинна. Но… поставить меня в такое положение!

– В какое, Майкл? – спросила она, встревоженная.

– Подумай, как теперь все сложно: ведь нам опять придется жить вместе, а тут Элизабет-Джейн… Нельзя же рассказать ей обо всем… она тогда стала бы презирать нас обоих… Этого я не вынесу!

– Вот почему я никогда не говорила ей о тебе. Я бы тоже не вынесла.

– Ну… придется подумать, как уладить дело так, чтобы она по-прежнему ни о чем не подозревала. Ты слышала, что у меня здесь крупное торговое дело… что я мэр города, церковный староста, и прочее, и прочее?

– Да, – пробормотала она.

– Из-за этого – ну и потому, что девочка не должна узнать о нашем позоре – необходимо действовать как можно осторожней. Значит, вы обе не можете открыто вернуться ко мне, как мои жена и дочь, которых я когда-то оскорбил и оттолкнул от себя; в этом вся трудность.

– Мы сейчас же уйдем. Я пришла, только чтобы повидаться…

– Нет, нет, Сьюзен, ты не уйдешь… ты не поняла меня! – прервал он ее с ласковой строгостью. – Вот что я придумал: вы с Элизабет наймете в городе коттедж, причем ты назовешь себя «миссис Ньюсон, вдова с дочерью», а я с тобой «познакомлюсь», посватаюсь к тебе, мы обвенчаемся, и Элизабет-Джейн войдет ко мне в дом как моя падчерица. Все это так естественно и легко, что, можно сказать, полдела уже сделано. Так никто ничего не узнает о моей темной, позорной молодости – тайну будем знать только ты да я… И я буду счастлив принять к себе свою единственную дочь и жену.

– Я в твоих руках, Майкл, – сказала жена покорно. – Я пришла сюда ради Элизабет; а что до меня самой, то вели мне уйти навсегда завтра же утром и никогда больше не встречаться с тобой, и я уйду.

– Ну, полно, полно, не надо таких слов, – мягко проговорил Хенчард. – Никуда ты не уйдешь. Подумай несколько часов о моем предложении, и, если не придумаешь ничего лучше, так мы и сделаем. Мне, к сожалению, придется уехать дня на два по делам, но за это время ты сможешь нанять квартиру – в городе есть только одна подходящая для вас – та, что над посудной лавкой на Главной улице; а то можешь присмотреть себе коттедж.

– Если эта квартира на Главной улице, значит, она дорогая?

– Ничего… если хочешь, чтобы все это удалось, ты должна с самого начала показать, что ты из хорошего общества. Деньги возьмешь у меня. Тебе хватит до моего возвращения?

– Вполне, – ответила она.

– В гостинице вам удобно?

– Очень.

– А девочка никак не может узнать о своем позоре и о нашем? Это меня тревожит пуще всего.

– Ты и не подозреваешь, как она далека от истины. Да и может ли ей прийти в голову такая мысль?

– Это верно!

– Я рада, что мы повенчаемся во второй раз, – проговорила миссис Хенчард, помолчав. – После всего, что было, это, по-моему, самое правильное. А теперь мне, пожалуй, пора вернуться к Элизабет-Джейн, и я скажу ей, что наш родственник, мистер Хенчард, любезно предложил нам остаться в городе.

– Прекрасно… поступай, как найдешь нужным. Я тебя немного провожу.

– Нет, нет. Не надо рисковать! – тревожно возразила его жена. – Я сама найду дорогу домой – ведь еще не поздно. Пожалуйста, позволь мне уйти одной.

– Хорошо, – согласился Хенчард. – Но еще одно слово. Ты прощаешь меня, Сьюзен?

Она что-то пролепетала в ответ, но ей, видимо, было трудно найти нужные слова.

– Ничего… все в свое время, – сказал он. – Суди меня по моим будущим делам… до свидания!

Он пошел обратно и постоял у верхнего входа в амфитеатр, пока его жена, выйдя через нижний и спустившись под росшими здесь деревьями, не свернула в сторону города и не скрылась из виду. Тогда и сам Хенчард направился домой и шел так быстро, что, подойдя к своему подъезду, чуть не нагнал женщину, с которой только что расстался, но она его не заметила. Он смотрел ей вслед, пока она шла по улице, потом направился к себе.

ГЛАВА XII

Проводив глазами жену и войдя в свой дом через парадный вход, мэр по коридору, похожему на туннель, направился в сад, а оттуда, через калитку, – во двор, где находились амбары и другие службы. В окне конторы горел свет, занавески на нем не было, и Хенчард видел, что Дональд Фарфрэ все еще сидит на прежнем месте, просматривая конторские книги и готовясь к своей роли управляющего. Хенчард, войдя, сказал только:

– Если вы собираетесь сидеть тут допоздна, я не стану вам мешать.

Он постоял за стулом Фарфрэ, глядя, как ловко тот рассеивает цифровые туманы, которые так сгустились в этих конторских книгах, что порой ставили в тупик даже сметливого шотландца. На лице у зерноторговца отразилось восхищение, смешанное, однако, с жалостью, которую он испытывал ко всем, у кого была охота возиться с такими мелочами. Сам Хенчард ни по свойствам своего ума, ни физически не был способен разбираться в бумажных тонкостях: его воспитали, как Ахиллеса наших дней, и писание было для него мукой.

– На сегодня хватит, – сказал он наконец, покрывая бумагу широкой ладонью. – И завтра успеется. Пойдемте-ка со мной в дом, поужинаем вместе. Обязательно! Я этого требую.

Он закрыл счетные книги с дружеской бесцеремонностью.

Дональд собирался пойти домой, но он уже понял, что его новый друг и хозяин не знает удержу в своих желаниях и порывах, и поэтому уступил, не прекословя. Ему нравилась горячность Хенчарда, даже если она его стесняла, а несходство их характеров усиливало его симпатию к хозяину.

Они заперли контору, и молодой человек прошел вслед за своим спутником через маленькую калитку, которая вела прямо в сад Хенчарда, так что достаточно было сделать шаг, чтобы перейти от полезного к прекрасному. Сад был безмолвен, обрызган росой и напоен ароматами. Он занимал большое пространство позади дома, возле которого раскинулись цветник и лужайка; за ними тянулись шпалеры фруктовых деревьев, таких же старых, как сам этот старый дом, и до того толстых, кривых и узловатых, что в процессе роста они вытащили из почвы шесты, к которым были подвязаны, и стояли скрюченные, как бы корчась в муках, – Лаокооны в одежде из листьев. Цветов, благоухавших так сладостно, не было видно в темноте, и спутники прошли мимо них в дом.

Хенчард угощал молодого человека так же радушно, как утром, и после ужина сказал:

– Подвиньте свое кресло к камину, дорогой мой, и давайте посидим у огонька… терпеть не могу холодных каминов даже в сентябре.

Он поднес спичку к сложенным в камине дровам, и комнату озарил яркий свет.

– Странно все-таки, – проговорил Хенчард, – вот два человека знакомятся – как познакомились мы – на чисто деловой почве, и в конце первого же дня мне хочется поговорить с тобой об одном семейном деле. Черт побери, ведь я все-таки одинокий человек, Фарфрэ, мне больше не с кем словом перемолвиться; так почему бы мне не рассказать этого тебе?