-- Да, -- проговорила она, -- случилось...

-- Я надеялся, -- сказал Квота, -- что мы помиримся...

Она подняла голову, беспомощно развела руками, глубоко вздохнула и ничего не ответила. Молчал и Квота, потом проговорил:

-- Н-да, ваше поведение не слишком ободряет...

Флоранс задумчиво поглядела на "его.

-- А вы полагаете, что мне хочется вас ободрить? -- тихо спросила она.

Улыбка сошла с лица Квоты, но он, видимо, не обиделся. В его глазах сквозило любопытство, в котором были и укор и ирония.

-- Неужели вас не учили в детстве говорить спасибо?

Но Флоранс не сдавалась.

-- Спасибо? Да я ничем не обязана вам! -- твердо возразила она.

-- Вы -- нет. Ну а дядя?

Флоранс с насмешливым пренебрежением поджала губы.

-- Дядя Самюэль? Он или другой -- это же чистая случайность. Просто он первый попался вам на пути, вот и все.

-- Но это еще не причина быть неблагодарной.

-- Пожалуй, да, -- согласилась Флоранс.

Она готова была признать себя неправой, чтобы хоть немного обелить Квоту.

-- Больше того, -- продолжала она, -- я рада отметить, что вы повсюду добились потрясающих успехов. Вот видите, я объективна. Ваши успехи еще поразительнее, чем я представляла себе, живя вдали. В первую очередь -высокие ставки. Взять хотя бы Эстебана -- до вас он зарабатывал сто песо, а теперь, по его словам, получает три тысячи. Думаю, это правда.

Но Квота удивился ее удивлению: ведь ни для кого не секрет, сказал он, что благодаря ему в Хавароне, где раньше была самая низкая в мире заработная плата, сейчас она самая высокая. Даже выше, чем в Соединенных Штатах.

Пусть так, согласилась Флоранс, но такая высокая оплата труда связана со странными, мягко говоря, обязательствами... К чему они приводят, она смогла убедиться собственными глазами утром, так как сегодня пятница, нерабочий день, выделенный для еженедельных покупок. И Флоранс весьма живо нарисовала Квоте картину, которую своими глазами наблюдала: исступленно мечущиеся, обуреваемые страхом не выполнить норму покупок люди, толкотня, ажиотаж, человек с лодочным мотором, несчастный, изможденный Эспосито, слоняющийся словно тень среди монументов современной техники, которые разорили его самого и его столовую...

Квота даже бровью не повел. Он выслушал эту обвинительную речь с невозмутимым спокойствием. Когда она на секунду остановилась перевести дух, он спросил:

-- Ну и что из этого?

-- Неужели вы ни о чем не сожалеете? -- воскликнула Флоранс. -- И вы не чувствуете хоть капельку тревоги? Стыда? Угрызений совести?

Нет, Квота не производил впечатления человека, которого мучает хотя бы одно из этих чувств. В ответ он лишь изрек как бесспорную истину:

-- Раз мы производим холодильники, мы должны их продавать.

-- Но зачем тогда вы их производите?

-- То есть как зачем?

-- Ведь у всех уже есть холодильники и даже больше, чем надо! -крикнула Флоранс.

-- Черт побери, да для того, чтобы их продавать.

Сказано это было с такой искренностью и простосердечием, что Флоранс на мгновение растерялась. Может, он смеется над ней? Нет, не похоже. Просто он действительно так думает. И так же думает Эстебан и другие покупатели, которых она видела, все тагуальпеки: по их мнению, все это проще простого и само собой очевидно. Какой ужас!

-- Ну вот... -- Флоранс удрученно вздохнула. -- Вы даже не замечаете, что все это превратилось в бессмыслицу, в абсурд. И дядя Самюэль не замечает. И Каписта. Вы превратили Тагуальпу в страну каторжников...

Квота удивленно посмотрел на нее.

-- Каторжников, приговоренных к принудительным покупкам, -- уточнила Флоранс. -- Я хочу понять наконец, в чем тут дело. -- Она снова вздохнула. -- Можно задать вам еще один вопрос? Даже если это ни к чему не ведет.

-- Разумеется.

Флоранс помолчала немного, стараясь собраться с мыслями.

-- Мне показалось вначале... -- медленно проговорила она, -- впрочем, так думают многие... даже утверждают, что это чем-то напоминает эксперимент Мао Цзэдуна... Так вот, мне показалось вначале, что вы руководствуетесь научными целями. Что вы хотели испытать преимущества вашего опыта на первых порах в такой маленькой стране, как Тагуальпа, а уж затем внедрять его и в другие страны. Это логично. И даже прозорливо. В общем, мы служили вам в качестве подопытных кроликов. Но теперь, когда ваш метод оправдал себя, -продолжала она взволнованно, -- когда вы доказали -- и доказали сотнями примеров, даже сверх надобности, -- что с помощью вашего метода можно продать все, даже очки слепому и ботинки безногому... когда вы победили по всем статьям, что же, черт побери, вы хотите доказать еще? Зачем вы продолжаете свои эксперименты?

Квота промолчал. Потом сел на краешек стола перед Флоранс и сказал:

-- А я-то считал вас умной девушкой.

Флоранс поразили и слова Квоты и тон, которым они были произнесены.

-- Спасибо, -- проговорила она, и в ее голосе прозвучала скрытая ирония, но, пожалуй, это была всего лишь жалкая попытка сохранить свое достоинство, ибо в душе она уже приготовилась услышать веские доводы, которые опровергнут ее обвинения. Она ждала. Она надеялась. Сумеет ли он оправдать то, что до сих пор в ее глазах не имело никакого оправдания. Но он только спросил:

-- Неужели вы запамятовали, с чего я начинал?

-- Не процветающая, но честная фирма, -- ответила Флоранс, делая последнюю попытку не сдать своих позиций.

-- Вернее, прогорающая, если уж говорить откровенно. -- Слова эти сопровождались безжалостной усмешкой, тронувшей уголки губ Квоты. Флоранс хотела ему ответить, но Квота остановил ее движением руки.

-- Это не упрек, именно такую фирму я и искал. И страна подходящая -такая, где основным занятием особей мужского пола была игра в пулиш, а женского -- адюльтер. Торговля? Никто о ней и не думал. Она оживала лишь дважды в неделю, в базарные дни. А тем временем промышленность потихоньку угасала. Разве не так?

-- Так.

Флоранс никак не могла понять, куда он клонит. Квота нагнулся, не спуская с нее горящего взгляда.

-- Скажите, Флоранс, скажите честно и откровенно, разве можно терпеть, чтобы в двадцатом веке, пусть даже в такой стране, как Тагуальпа, экономика находилась в столь плачевном состоянии? Ведь это угроза всей нашей цивилизации, Флоранс, -- продолжал он, отчеканивая каждое слово. -- Вот в чем истина. Единственная. И потому я считаюсь только с ней. Понятно?