На следующий день Ганс купил красивую вазу, расписанную синими цветами по кремовой глазури, и нарисованную на шелке картину, на которой была изображена милая пестрая кошечка. Мигнариал заплакала от счастья при виде такой роскоши — совершенно бесполезные вещи, которые так украшают дом! А еще день спустя базарный сторож, проходя мимо шатра с'данзо, внезапно схватился за грудь и упал мертвым Мигнариал в ужасе примчалась домой. Этого человека все звали Тинком, и она узнала его настоящее имя только после его смерти. Его звали Истейном. И конечно же, его имя исчезло из списка Синайхала, оставив после себя абсолютно гладкий воск, а из мешка испарилась еще одна монета. Между Гансом и Мигнариал вновь вспыхнула ссора — без каких-либо видимых причин, не считая страха и постоянного напряжения. Ганс вытряс оставшиеся шесть монет из проклятого мешка и отшвырнул их прочь. После этого он вновь обратился к своему привычному занятию — натянул черные одежды, поднялся по стене на крышу, перескочил на другую и влез в окно. Несколько мгновений спустя Шедоуспан вылез обратно, унося с собой украшенный драгоценными камнями кинжал и две золотые монеты. Хозяева комнаты — мужчина и женщина — продолжали мирно спать на кровати, стоявшей у самого окна. Ганс вернулся домой с не праведно добытыми драгоценностями, чувствуя себя намного лучше — до тех пор, пока не увидел, что Мигнариал лежит в постели, отвернувшись к стене и обнимая пеструю кошку. Когда Ганс вошел, она не обернулась и не сказала ему ни слова. А на следующее утро шесть империалов вновь оказались в старом кожаном мешке.

Это помогло Гансу и Мигнариал примириться — они оба были жертвами колдовства, рядом с которым им приходилось жить.

— Тяжело, как же это тяжело, милый, — бормотала Мигнариал, обнимая Ганса.

Когда полчаса спустя девушка заговорила о совершенной им краже, Ганс был не в состоянии рассуждать. Пробормотав «ерунда», он вышел на прогулку. Нотабль и Радуга решительно последовали за ним, не обращая внимания на все попытки Ганса отогнать их обратно. Пройдя шесть кварталов, все трое стали свидетелями быстрой и невероятно страшной смерти случайного прохожего от рук ночных грабителей. Ганс опрометью бросился домой и рывком открыл кожаный мешок. В нем было шесть монет. Тут Ганс не выдержал — он выбросил все шесть империалов сквозь окно своей комнаты, расположенной на втором этаже. Мигнариал в ужасе смотрела на него широко открытыми глазами, и по щекам ее катились слезы. Звенели осколки стекла, а Ганс топтал ногами опустевший мешок. Только когда он услышал доносящиеся снизу крики — уличные мальчишки и прочие зеваки дрались за неожиданный дар, ниспосланный Пламенем для достойных, — только тогда Ганс остановился и улыбнулся:

— Почему я не подумал об этом раньше! Пусть другие тащат эту тяжесть, пусть хлебнут этих страхов, пусть поломают головы! Пусть они попробуют на себе это проклятье — мы никак не заслужили его!

А потом Ганс и Мигнариал сидели на полу, обнимая друг друга, и вполголоса пытались говорить о том, о чем так трудно было говорить и что совершенно невозможно было понять. По крайней мере, они наконец-то избавились от проклятых монет!

Ганс пообещал завтра же вставить стекло.

Однако Гансу и Мигнариал следовало бы знать, что надежды не всегда сбываются. Над ними действительно тяготело проклятие, порожденное неестественными и сверхъестественными силами, колдовством и магией. Утром монеты вновь оказались в мешке — они блестели, словно начищенные суконкой, и, казалось, издевались над людьми Гансу и Мигнариал потребовался не один день, чтобы оправиться от потрясения — если от него вообще можно было оправиться.

На следующий день, когда Ганс проходил мимо храма, глядя на поднимающийся к небу дымок, ему в голову пришла новая идея. Это воистину был верный план — куда более разумный, чем попытка вышвырнуть монеты сквозь закрытое окно и растоптать ни в чем не повинный мешок. Ганс бросился домой, забыв о своей важной походке и хищном выражении лица. Это не имело значения — он бежал слишком быстро, чтобы кто-либо осмелился заступить ему дорогу.

Когда Ганс вновь вышел из дома, он был одет во все новое — туника цвета ржавчины, длинный плащ, красивая шляпа с зелеными перьями и сапоги с отворотами. Он деловито шагал по улице, представляя собой великолепное зрелище. Облику юного щеголя не соответствовал лишь старый кожаный мешок, выглядевший так, словно его когда-то долго держали в воде. Этот мешок, похоже, следовало выкинуть уже много лет назад.

Однако Ганс собирался не просто избавиться от мешка. Деловитой походкой, с развевающимся за плечами плащом, он поднялся по белым ступеням храма Пламени. Увидев немолодую Хранительницу Очага в балахоне огненного цвета, Ганс не ограничился простым поклоном — он к тому же снял шляпу и буквально подмел ее перьями пол. Хранительница тепло посмотрела на него — она явно сочла его сыном богатых родителей, научивших свое чадо почитать Пламя и Хранительниц Священного Очага.

Ганс твердыми шагами направился вдоль центрального нефа; его каблуки звонко цокали по мраморному полу. В душе его бурлило ликование. В дальнем конце зала, из огромной жаровни, стоявшей на помосте, к которому вели широкие ступени, поднималось живое пламя — Вечное Пламя, благословение и жизнь Фираки.

Увидев священника, носившего титул Хранителя Пламени, который стоял на ступенях, глядя сверху вниз на простершихся ниц верующих, Ганс решил, что лучше всего будет последовать примеру этих истинных почитателей Пламени. Он пал на пол лицом вниз, отсчитал сотню ударов сердца — отметив, что эти удары все убыстрялись, — а затем медленно поднялся. Держа мешок на вытянутых руках, Ганс поднялся по ступеням к окованной железом каменной жаровне. В ширину Священный Очаг был не менее десяти футов. Высоко вверх вздымались желтые, белые и оранжевые языки пламени. По мере приближения Ганс чувствовал, как усиливается жар.

Священник, облаченный в белое одеяние, поднял руку, приказывая Гансу остановиться. Это был высокий мужчина лет сорока с редкими седеющими волосами. Он был настолько худ, что казалось, будто он ест раз в три дня, да и то не досыта.

— Что заставило тебя, молодой господин, так близко подойти к самому Пламени?

— Я покажу вам, — ответил Ганс и раскрыл мешок. — Шесть серебряных монет с изображением презренного ранканского императора, почитателя ложных богов, культ коих он приносит в чужие земли! Эти монеты и мешок, в котором они хранились, — мой дар Пламени во славу всей Фираки!

Пусть очищающее Пламя поглотит этот ранканский мешок и идолопоклоннические монеты, лежащие в нем!

«Славная речь, — подумал Ганс. — Звучит достаточно убедительно, чтобы произвести впечатление на жреца!»

Подняв мешок высоко над головой, Ганс швырнул его в гигантскую жаровню. Он услышал, как Хранитель Пламени, стоявший у него за спиной, судорожно вздохнул. Несколько секунд Ганс стоял, надеясь увидеть, как на том месте, где в жаровню упал мешок, поднимется новый язык пламени. Но внезапно его ужалила новая, весьма неприятная мысль, и он задрожал, несмотря на проникающий сквозь одежду жар Пламени. Развернувшись, Ганс бросился вниз по ступеням и выбежал вон из храма.

Ганс чувствовал себя прекрасно. Он вновь бродил по улицам Фираки. Иногда он машинально поднимал взгляд своих полночно-черных глаз и присматривался то к тому, то к другому зданию, прикидывая, как он мог бы проникнуть в то или иное окно…

Он даже подал медяк немому попрошайке.

Наконец Ганс вернулся на Кошенильную улицу, оказавшись дома всего на несколько минут раньше прихода Мигнариал. Схватив девушку в объятия, Ганс крепко прижал ее к себе. Они долго стояли, обнявшись, а потом, чуть-чуть разжав руки, Ганс рассказал Мигнариал о том, что он сделал. Он смотрел, как на лице девушки медленно появляется улыбка — словно солнце восходит над полем, поросшим алыми маками.

— О Ганс! Это замечательно! — Мигнариал рассмеялась. — Пожертвовать монеты богу Фираки! Какой ты умный!