— Ублюдок! — сказал Пунктус, исполняя обязанности Гриншпона. — Что ты наделал?!

— Кто ж бьет гусей весной?! — сообразил с дикого перепугу Нинкин. — Еще сезон не открылся!

— Я хотел для всех! — пискнул Фельдман.

— А кто тебя просил?! — замахнулся на него Рудик. — Нужник ты наш! — И скомандывал всем остальным: — Быстро свертываемся и сматываемся! Сейчас такое начнется!

И действительно, через какое-то время на горизонте показалась несущаяся стремглав деревенская конница. Караван судов едва успел укрыться от нее на воде. Скомканные палатки, наспех содранные с земли, свисали с байдарок и тянулись по воде, как поверженные штандарты. Собранная в кучу утварь ссыпалась с бортов прямо в воду. Потери провианта составляли едва ли не половину запасов.

Но даже и на воде студентов в покое не оставили. Колхозные наездники, как индейцы, с воплями сопровождали по берегу удиравших байдарочников и обещали утопить их всех.

Впереди показался мост — понтонный мост на огромных деревянных лодках-байдаках — дальше плыть было некуда. Уйти от преследования можно было только вверх по течению, но и эта идея выглядела сомнительной.

Колхозники заняли выгодные позиции по берегам и жаждали крови. Пастухи привязали к хвостам своих двадцатиметровых пастушьих кнутов ножи и принялись ловко стегать эскадру. Речка в этом месте была неширокой, и лезвия ножей со свистом чиркали в метре от лодок. Пара ножей соскочила с кнутов и вонзилась в брезентовые корпуса двух ближайших байдарок. Их надо было срочно чинить, иначе кончина, сходная с варяговской.

— Н-да, похоже, закончить встречи с ветеранами партизанского движения одним только пением «Землянки» и возложением цветов не удастся, — сказал Рудик. — Но не завершать же праздник традиционным взрывом моста. Раздевшись до трусов, он нырнул с судна и поплыл к берегу уговаривать разъяренную толпу. Ему с трудом удалось откупиться пачкой промокших трояков.

Путь был свободен.

Фельдмана не стали топить только потому, что узнали о его чрезвычайном поносе.

— И смени походку, — попросил его Нинкин. — В который раз тебе говорят.

— Почему? — не понял Фельдман.

— Трусы жуешь, — пояснил Пунтус.

…Культпоход по местам партизанской славы пошел явно на спад. Посему следующей ночью было решено не высаживаться на берег, а лечь в дрейф. Чтобы не тратить жизнь на бестолковое времяпрепровождение и успеть обернуться за выходные. Этот маневр привнес в антологию похода новую тему.

Лодки всю ночь несло течением, а гребцы мирно посапывали. В глухой темноте флотилию прибило к острову — белому-белому и без всякой растительности. Более того, остров как бы наполовину обступил лодки по всему периметру, как бы принял их в себя. Его ровная дымчатая поверхность напоминала плато и мерно покачивалась в такт волнам. Ночная мгла делала перспективу зыбкой и манящей.

— Куда это нас занесло? — спросил Рудик. — Полотняные заводы, что ли?

— Полотняные — те на Оке, — уточнил Реша.

— Не нравится мне все это, — зевнул Нинкин.

— Насколько я знаю эту местность, здесь не должно быть никаких островов, — согласился с ним Пунктус, рассматривая клубящиеся просторы из-под руки.

— Может, это какое-нибудь болото? — допустил Рудик.

— Не похоже.

— А кажется, что колышется.

— Выйди, проверь, — попросил Рудик сонного Усова.

— Сиди! — приказала Усову Татьяна.

— Да пусть прозондирует. Он легче всех других по весу.

— Усов и без того больной, — объяснила Татьяна свою категоричность. — Я сама все проверю.

Татьяна прямо через борт ступила на берег и с концами ушла под воду. Водная стихия полностью приняла ее в свои объятия в третий раз за поездку. Выяснилось, что открытый экспедицией объект никакого отношения к географии не имеет. Бескрайнее стадо гусей, прикорнувшее на воде, походило на огромную грязную льдину. Плотно прижавшись друг к другу и упрятав головы под крылья, птицы спали прямо на плаву посреди реки.

Своим падением Татьяна проломила в живом сооружении порядочную дыру. Раздался дикий гогот проснувшихся гусаков. Поднялась сутолока, как на птичьем базаре. Мгновенно вскинутые головы птиц напоминали ощетинившуюся гидру. Встревоженные гуси всколыхнули гладь и все разом попытались взлететь. Мешая друг другу это сделать, они вновь падали в воду и на лодки.

Татьяна подмяла под себя двух растерявшихся трехлеток и повисла на них, как на спасательных кругах. Ора от этого сделалось еще больше. Протестующие против такого применения семенные гусаки быстренько настучали Татьяне по балде твердыми красными клювами. Татьяна мужественно стерпела этот дробный барабанный бой. Такова была плата за жизнь. Река в этом месте была действительно бездонной.

Напуганное стадо гусей пыталось продраться к берегу через флотилию. Белое месиво ринулось на борта судов с полулета. Птицы вползали на брезент и, перевалившись через другой край, снова плюхались в волны — прямо какой-то птичий стипль-чез.

Закрывая головы руками, туристы пытались уйти за рамки очередной гусиной истории. С испугу птицы без всякой надобности гадили куда попало, отчего весла стали выскальзывать из рук.

— Дело в том, что мы заплыли на птицефабрику, — заключил Рудик.

— Или в заповедник, — добавил Реша.

С рассветом на берегу завиднелись вольеры из металлической сетки-рабицы. Похоже, птицы со страху устремлялись именно туда, домой. К утру в этих укрытиях стая и угомонилась.

— Бросай своих лебедей и вылезай из воды! — предложил Рудик Татьяне, когда все стихло. — Тебе мало вчерашнего?!

— А что я такого сделала?!

— Да ничего, просто люди с птицефабрики подумают, что ты воруешь гусей, — пояснил Фельдман заискивающе.

— Не могу, руки заклинило, — процедила Татьяна, удерживаясь зубами за протянутое весло.

— Ну, тогда крепись, — сказал Забелин и стеганул окаменевших гусаков спиннингом. Те закудахтали и, как водные велосипеды, поволокли Татьяну к берегу, откуда подобрать ее оказалось много легче.

— Видишь, сколько бед ты накликал на нас! — похулил Фельдмана Забелин. — И ладно бы мне удалось что-нибудь заснять на камеру, а то ведь кругом была такая темнотища!

— Я тут ни при чем! — огрызнулся Фельдман.

— Не мне же вчера так остро захотелось гусиной вырезки.

Пересчитавшись, чтобы ненароком не оставить кого-либо на дне, путешественники, все в птичьем помете с головы до пят, продолжили спортивную ходьбу по воде.

До города плыли цугом, без привалов, перекусывая на ходу подручным кормом. Скорбь воцарилась на лицах байдарочников. Не унывала одна Татьяна. На нее было любо посмотреть. От загара она стала совсем коричневой, почти как облицовка шифоньера, стоявшего в углу ее комнаты.

Высадились на берег непосредственно в пойме, неподалеку от канализационного стока, который зимой сыграл злую шутку с Бирюком. Все замертво упали на родной песок, а Рудик поплелся в трансагентство нанимать машину для перевозки снаряжения обратно в прокатное бюро.

Вот так бесславно закончился поход по местам партизанской славы. Бесславно потому, что не увидели ни одного партизана.