Изменить стиль страницы

— А как тебе все это дело отрезали? — спросил Артамонов. — Больно ведь.

— Нисколько, — браво ответил Миша. — Берут щипцы для снятия нагара со свечей, оттягивают — и чик лезвием! Пять секунд, и ты лысый!

— У меня аж дрожь в коленках проскочила от такого мясничества, — сжался в комок Реша.

— По детству у меня с этим делом были проблемы, — признался Гриншпон уже почти окаменевшим языком. Чувствовалось, что он тоже сломался — Рудик отставил от него в сторону уже седьмую посудину. Гриншпон стух и стал намеренно членораздельно рассказывать, как в их дворовой компании было принято играть в семью. Они устраивали в кустах шалаши, затаскивали туда подружек и часами игрались своими пока еще никем не признанными признаками. — Но у меня-то играть нечем, ни открыть и, что самое противное, ни закрыть, — продолжил Гриншпон пояснять особенности своего строения. — От меня все напарницы сбегали. Я то и дело менял партнерш, что, собственно, и наложило отпечаток. Теперь с одной больше раза не могу. А потом наступила развязка — папаня одной из участниц наших игрищ исполосовал все наше честное семейство крутым офицерским ремнем с бляхой. У меня до сих пор на спине отметки в форме печенья «Юбилейное». — Миша оголил спину и наглядно подтвердил сказанное.

Незаметно, как две тени одного батона, в комнату в поисках сигарет вошли Пунктус и Нинкин из соседней комнаты. За день учебы они тоже стали меж собой почти своими. Словно спелись. Они спросили насчет желаемого, но им никто ничего не ответил. Тогда они подсели к столу, закурили и, развесив уши, остались просто так.

Пунктус, дослушав Гриншпона, попросил его в качестве доказательства, раз уж показал спину, продемонстрировать и свой обрез.

— Поскольку я слышать про такое слыхивал, а видеть не видывал, объяснил он свое мимолетное желание.

— А почему именно я? — возмутился Миша. — У Фельдмана точно такая же история!

— Видишь ли, Михаил, тут дело не в истории, — сказал Пунктус сверхсерьезно, — а в подходе. Судя по длине носа, у тебя полпредство, а у него, — показал он на Фельдмана, — полупендрик. Вот и проверим народную примету.

Фельдман раскраснелся и, забыв про расписание на завтра, отправился восвояси. А польщенный Миша, оттопырив мизинец на правой руке и левой ноге, выпил для смелости залпом стакан бренди и показал испрашиваемый предмет в назидание любопытным.

Это шоу удовлетворило Пунктуса и навело его память на свой далекий интим. Он поблагодарил за нолитое и тоже поведал населению, как, насмотревшись в окно бани за взрослыми ледями, они с друзьями, будучи еще в полнейшем неведении, неделями, как кролики, скоропостижно и беспредметно наезжали друг на друга, пока бабка одного из товарищей не разогнала розовых извращенцев метлой. Этот разгон нарушил равновесное состояние души Пунктуса, и он решил дефлорировать свою младшую соседку пальцем с неотмытыми чернильными пятнами. Ничего не вышло.

Нинкин сидел и прикидывался человеком в противогазе. Все эти мальчиковые девочки и девочковые мальчики на самом деле трогали его. Он молчал и откашливался, словно пробуя голос, пытаясь привести его к знаменателю колокольчивости, приличествующему мальчикам с темой. После рассказа он смотрел на Пунктуса как-то очень уж внимательно. Сначала он отодвинулся от него подальше, а потом пообвыкся и вернулся на место.

— Есть в твоем рассказе некий солипсизм, не к ночи будь сказано, устало произнес Рудик, отрецензировав выступление Пунктуса.

Мурат, отодвинув полусонного Мата, крепко спал, смело выбросив вперед руку и колено. Он и во сне оставался открытым к общению кандидатом в мастера спорта по фехтованию. Кто знает, какие истории рассказал бы о себе он, не наберись до полного одухотворения. Может, в одной с ним комнате и жить бы никто не стал, случись ему поведать, как его земляки сдают госэкзамен на зрелость. Ведь они ведут себя как последние интенданты! Пристраиваются в тыл молодой ослице, которая кокетничает и отступает вперед, пока не упрется лбом в стену. И, приперев ослицу к забору, они срывают с нее маску невинности!

Расскажи это Мурат, и мирный мальчишник мог бы закончиться побоями не в его пользу.

— А давайте посмотрим, как с этим обстоит у Мурата! — предложил Нинкин на прощание.

Мурата вскрыли и увидели, что он нетронут. Его спортивные трусы были с сожалением воодружены на место, но не до конца — мешали слишком накаченные ягодицы.

Когда шкурный вопрос был урегулирован, выяснилось, что на повестке дня он был последним.

— Ладно, свои ложатся спать, а гости сваливают, — скомандовал Рудик. Уже светает. От ваших историй у меня что-то среднее между отрыжкой и позывами к рвоте. И ладно бы закуси было полно! А то пить бренди под ваши бредни, меня аж трусит! — Приподнявшись, он густо и метко плюнул в форточку и следом отправил туда же дотянутый до упора окурок бесфильтровой сигареты «Прима» погарского производства.

Гости засобирались прочь.

Вот так легко и без обид в 535-й комнате завершилось братание на Эльбе.

Прибалт Пунктус, осетин Мурат, парочка из евролиги и горсть русичей устроили такое словесно-историческое кровосмещение в сторону ультрафиолетовой части спектра, что наутро должны были обязательно возникнуть серьезные проблемы с подъемом к первой паре.

«Хорошо, что за мной не увязалась Татьяна, — подумал Артамонов, засыпая. — Была бы полная стыдоба!»

Глава 3

ОКРЕСТНОСТИ И ПЕРСПЕКТИВЫ

Институт располагался в историческом центре города, почти на берегу реки.

Главный корпус представлял собой казарменного вида особняк из жженого кирпича. Опоясанный растительностью, он казался вечно сырым и затравленным. У парадного входа висели две мемориальные доски. На одной был высечен анекдот, будто здание охраняется государством, другая сообщала, как Надежда Константиновна Крупская проездом на воды в Баден-Баден учинила здесь такую сходку работяг с паровозостроительного завода, что это капиталистическое предприятие больше так и не смогло выпустить ни одной серийной машины.

Слева от институтского квартала сутулил стены кинотеатр «Победа», построенный пленными немцами. Справа зияли выщербленные витрины магазина «Наука» с обширным винным отделом.

Тут же начинался Студенческий бульвар со стрелками-указателями «в пойму» на заборах, чтобы первокурсники, убегая с занятий, не плутали подолгу в поисках укромного ландшафта для отдохновения от учебной муштры. В конце бульвара, считай круглосуточно, работали два заведения — «Закусочная» и «Сосисочная». Общепит за убыточностью объединил их. Место стало называться «Засисочной». Единственный пункт в городе, где при продаже напитков не навынос взималась плата за посуду.

Все это, вместе взятое, лежало как бы на опушке одичалого Майского парка. Чтобы хоть как-то опоэтизировать глушь, в центре парка в свое время был установлен памятник Пушкину. Под постамент вырубили участок, но осокорь быстро затянул плешь. Теперь поэту, читая томик, приходилось сдвигать со страниц неуемные ветки. На бесконечных субботниках студенты подновляли фигуру гения, замазывая ее известкой и гипсом. Арапские кудряшки поэта слиплись в плоскую челку, нос вырос, ботинки распухли. Вскоре Пушкин стал походить на Гоголя, потом на Крылова и, наконец, на Ваську Евнухова, который за двенадцать лет обучения дошел только до третьего курса. Василия отчисляли, забирали в армию, сажали на пятнадцать суток или просто в вытрезвитель, он брал академки по семейным обстоятельствам, по болезни, в связи с поездкой в активную пермскую зону, потом восстанавливался и опять пытался сдать сопромат.

Первокурсницы, совершая пробные любовные вылазки в Майский парк, шарахались от памятника Пушкину, как от привидения.

Майский парк славился деревянными скульптурами, которые ваялись из засохших на корню деревьев. Дубы там умирали десятками, и в парк, как на падаль, слетались все резчики страны. Материала катастрофически не хватало. Стволы пришлось завозить из соседнего леса. Их распиливали, зарывали в землю и вырубали то ли князя Романа, то ли дурака Ивана.