— Что ты все дергаешься туда-сюда?! У тебя на меня-то сил нет! сказала Ясурова после очередного загула Прорехова. — Если так будет продолжаться, уйду с концами!

— Напугали жопу дрелью! — заорал Прорехов на все кафе, прибегнув к семантике локализованного конфликта. Его слегка декорированная натура не выносила совсем уж павильонных подходов к жизни. — На фиг, на фиг мелкими шажками! — стал он выпроваживать ее из кафе домой, чтобы не мешала отдыхать и работать. — Но прежде мне хотелось бы…

— А мне хотелось бы, чтобы тебе не только хотелось, — сказала она тоже достаточно громко, чтобы все слышали.

Разум Прорехова закипел — было страшно снимать крышку. Он замахнулся, чтобы ударить Ясурову по месту прошлого жительства, потому что не выносил, когда его прилюдно в чем-то укоряли. Тем более, в таком недостатке, который при правильном позиционировании на людях можно было бы еще долго выдавать за достоинство — как хочу, с тем и живу.

Она просклоняла его во всех падежах и направилась к выходу.

В результате объяснения Ясурова действительно ушла. Но не с концами, а с головой. Ушла в бессимптомные покупки и занялась разведением кошек. У нее появился кот Насос, затем кот де Вуар и, наконец, кот Вацек, который повел себя с остальными, как Нижинский. Все животные были тут же облегчены. Так Ясурова отыгралась за неувязки в пробной жизни с человеком. Коты мирно колбасились, поглощая тяжелые мысли хозяйки. Но забота о животных не спасла Ясурову — черты лица ее стали более заостренными, а крылья носа раздулись от бесконечно затянувшегося вздоха по поводу. Вскоре она вовсе уединилась и совсем перестала принимать заваливающегося к ней по пьянке Прорехова.

— Держите меня семеро! — комментировал Прорехов новое поведение Ясуровой и публично бежал, оставив ее, как невзятую высоту.

Экстраверт, он жил внешними проявлениями. Внутри себя он в себе не нуждался. Ему было необходимо вызывать интерес в окружающей среде. Самодостаточность у него напрочь отсутствовала. У него не осталось собственного сленга, а обширная чужая цитатность только мешала его внутренней этике обрести статус суверенной субкультуры.

После скандала с Ясуровой он смотался в какую-то трущобу, чтобы назло всем и в назидание себе вернуться с многоуважаемой там воспитательницей детского сада по имени Рена. Рена Владимовна. Отец ее, откровенный экзот, тонул при исполнении в южных морях. Не успел он, бессознательный, коснуться дна, как его за задницу кусанула мурена. Мариман очнулся и всплыл. Мурена спасла ему жизнь. Когда его многолетний бездетный корабль начал тонуть, родилась девочка и спасла семью от распада. Папа, не просыхая, назвал ее Мурена в память о морфлотовском инцеденте, а когда муть спала, понял, что в горячке поторопился с именем. Девочку стали шепотом кликать Рена, но какой марианский характер прятался за этим именем, оставалось только догадываться. С пробивающейся растительностью и готовностью на все Рена отважно устремилась в новую жизнь. Их брак с Прореховым вступил в силу скоропостижно, через десять дней, как решение суда, поскольку ни одна из сторон не заявила в вышестоящую инстанцию о своем несогласии. Решение суда, решение туда. Свадьбу проехали, потому что костюмы не сходились, а в пуловере неудобно как-то.

Рена была сплтением цыганских кровей и морских корней. Цветущей и хрустящей, как новый четвертной билет, что вполне соответствовало годам. Возраст нисколько не подпирал эту прекрасную четвертинку уходящего века, но Прорехов понукал ее спешно заняться деторождением, и сам из последних сил был готов броситься в роддом. Скоро у них появился семимесячный сын с врожденным диатезом, неминуемо переходящим в астму. Причиной болезни, как пояснили врачи, было беспробудное пьянство Прорехова, на котором по молодости и по дружбе никто не заострял внимания.

Рена свернулась в комок, но молча снесла диагноз. Она в одиночку мучалась с ребенком — Прорехов к нему не подходил из-за состояния. Сын был настолько незащищен, что гнойные корки срастались с пеленками. Прорехов заглушал тоску по больному сыну все тем же универсальным способом — квасил.

По рождении он настоял, чтобы мальчик был назван в его честь. Когда человек понимает, что ему самому до конца не реализоваться в жизни, он скидывает недоделки на фьючерс, давая ему свое имя. Отсюда идут Вячеславы Вячеславовичи, Ильи Ильичи, Сергеи Сергеевичи, Владимиры Владимировичи. В истории зарегистрированы генеалогии, в которых дети именовались по-отцовски до тех пор, пока фамилия не приходила к задуманному результату.

Рена была из тех дам, которые сами себе задают вопрос, сами на него отвечают, а потом полчаса объясняют, почему ответ был неправильным. В свободное время она рисовала карандашом на салфетках зубы и скелеты. По всем параметрам она устраивала Прорехова, поскольку ничего не требовала — ни любви, ни денег. Просто белки и углеводы. Такое белое безмолвие было по плечу Прорехову. А отвечать за умниц — не его профиль.

Заходившие в гости по работе Паша Крепыш и Юра Цапа скоро оказались за бортом отношений. Рена отвадила их от визитов. Отделом безопасности холдинга были подобраны причины, по которым парни отправились каждый в свой город. Посмотрели, как живет товарищ из прошлой жизни, и достаточно. А то еще самим захочется. Но на всех здесь не хватит.

— Хотите анекдот? — говорил им Прорехов на прощание.

— Уже слышали, — отвечали друзья.

— Тогда другой, — не отставал Прорехов, понимая, что ремейк в его исполнении засекли. Но толпа, уставшая присутствовать рядом без дела, замолкала.

После семейной утряски Прорехов глубже погрузился в свою среду. Если раньше алкогольная зависимость — это протозойное заболевание — проявлялась в форме спорадических случаев, то теперь она стала возникать в виде затяжных эпидемических вспышек. Впереди маячила стадия красного опеченения, которая могла легко перейти в кому.

Зайдя как-то в кафе «Папарацци» вместе с Бурятом и посмотрев на этот микробный пейзаж, губернатор Макаров сказал Прорехову:

— Может, ты хоть на время тормознешься? Уже на себя не стал похож! Давай-ка, брат, немножко напряжемся.

— Что ты все наезжаешь? — отмахнулся Прорехов. — То все один выл на эту тему, а теперь ты. Ишь, привычку взяли! Давай лучше сядем, потолкуем… Накануне Прорехов вступил в свежую партию и теперь иронично подтрунивал над старовером Макароном.

— От твоего систематического толкования у тебя уже давно изо рта печенкой пахнет! — твердо сказал Макарон. — Шел бы домой после работы! Болтаешься здесь, как висячая строка!

— Не до дома мне! — оправдался Прорехов. — Ты же видишь, я только немного расслаблен — в целом я на работе!

— И что толку? — продолжал Макарон, понимая, что навлекает на себя весь оставшийся гнев Прорехова. — На работе работают, а ты квасишь без конца!

— А вот этого не тронь! — щелкнул Прорехов пальцем себе по кадыку и включил отток желчи. — Это мое личное!

— Никто не спорит, — удерживался Макаров от резких выражений. — То, что у тебя лицо коричневое, как у циррозника, — это твое личное, а то, что ты смертельный договор подписал с почтамтом, — уже наш общий бизнес!

— Какой договор? — не понял Прорехов.

— На рассылку газет, — пояснил Макарон. — Извини, что влез не в свое дело. Но знаешь, сколько бы мы платили за доставку одной газеты в день? Сорок три рубля! Да, да, ты подписал такой договор! Тебе подсунули, и ты его подписал! Оборот холдинга в два раза меньше, чем то, что ты намерен отвалить почте!

— Не может быть! — удивился Прорехов.

— Может! Вот он — посмотри, — Макаров вынул из папки пробитые степлером листы. — Но он уже недействительный, я успел изъять его из обращения.

— Я вроде смотрел, — притих Прорехов.

— Да не смотрел ты ничего! Ты передоверил все подчиненным, а им не до тонкостей!

— А как же ты засек?

— Не я засек, — объяснил Макаров. Свой человек на почтамте засек! Позвонил мне на днях знакомый барсучок и все доложил. При правильном подходе, имея на руках такой договор, нас можно было поиметь, как сусликов в отведенные природой сроки! Врубаешься! Ты нас чуть по миру не пустил! Поэтому с водкой давай завязывай!