— Я бы не стал тягаться с прокуратурой, — сник Прорехов. — Надо слить им все, чтоб не рыпались, и пусть они Мошнаку сами кредит возвращают!

— А зачем с ней тягаться, — воодушевился Нидворай. — Пусть она тягается с законами. Мы — добросовестные покупатели, а чье было имущество — пусть разбираются меж собой. Мы заплатили за «унитаз» сполна — до свиданья!

— Вот это разговор, — поощрил Николая Ивановича Макарон. — Вот это позиция! Краше иной позы!

— Мне кажется, рано поднимать шум, — успокоил всех Нидворай. — Ничего особенного не произошло. Подумаешь, подали в суд! Его еще выиграть надо.

— И верно, — согласился Макарон. — «Лишенец» не закрыли, а это самое главное. Все остальное — больные придатки ручной гориллы. Не бывает обезьяна без серьезного изъяна!

— Предлагаю на суды не ходить, — посоветовал Нидворай. — Даже никого с доверенностью посылать не надо. Чтобы не позориться. Надо пустить дело на самотек — куда вынесет кривая.

— Я не понимаю одного, неужели произвол существует? — наивно вопросила Дебора. — Ведь мы оплатили все, как положено.

— Именно только он и существует, — объяснил Макарон, — а законность это такая игра. Правила узнаешь по ходу.

Первая инстанция прокуратуре в иске отказала. Сделку по продаже «унитаза» признали действительной.

— Я же вам говорил — суд надо еще выиграть! — ходил петухом Нидворай.

Прокуратура подала на апелляцию. И снова получила отказ, но продолжала трамбовать. Дело № 1880, как литерный поезд, спешно прошло все инстанции и поднялось до пленума Высшего арбитражного суда, который тоже в иске отказал. Торжеству «лишенцев» не было предела!

Но прокурор Паршевский не унимался. По его просьбе Генеральная прокуратура опротестовала решение пленума Высшего арбитражного суда, и дело вернули на повторное рассмотрение.

Дом на Озерной, как дом Павлова в Сталинграде, ежемесячно переходил из рук в руки.

Для повторного рассмотрения в первой инстанции в набирающем силу арбитражном ведомстве не хватило судей, поскольку привлекать одних и тех же работников Фемиды не полагалось, ведь новых обстоятельств по делу за время его хождения по инстанциям не возникло. В запасе оставались только трое не аттестованных судей — Нофал, Хвирь и Отрыгин. Тот самый.

Запасной тройке, как по закону военного времени, быстро вручили аттестаты. Отрыгина назначили старшим по существу вопроса. Вектор состояния судебного разбирательства сразу развернуло на сто восемьдесят. Теперь стало понятно, что в процесс будут вовлечены личные соображения о прошлом.

— Дело принимает серьезный оборот, Николай Иванович, — сказал Артамонов Нидвораю. — Идите на заседание и вникайте. Теперь нам просто так не отвертеться.

Жизнь опять свела здорового с виду Отрыгина и нездорового с виду Нидворая.

— До сделки «унитаз» был не объектом, а грудой стройматериалов, увещевал суд Николай Иванович, покашливая в кулак. — Поэтому вернуть стороны в исходное положение не представляется возможным. Статус объекта строительные затраты обрели после сдачи здания Государственной комиссии. Сдавался объект Ренгачом, а это кое-что да значит.

Аргументы, которые приводил Нидворай, вызывали у Отрыгина легкую усмешку.

— Продавец ущемил права владельца, — одним махом поверг Нидворая Отрыгин. — Он не согласовал продажу с титульным владельцем объекта — с Фондом имущества города.

Отрыгин так измудрился, что неожиданно для себя принял решение о частичном возврате сторон в исходное положение. Согласно этому решению законному владельцу возвращались только отделанные этажи «унитаза» — галерея «Белый свет», кафе «Папарацци» и сам офис редакции «Лишенца». А остальными площадями, уважаемые ответчики, владейте. Обживайте их, чистите, приводите в порядок — забирание состоится позже. Такой прыти от Отрыгина не ожидали даже коллеги. Бывало, он брал за работу коробку конфет, но чтоб вот так замахнуться на квартиру без очереди…

Дело № 1880 было опубликовано в специальном журнале как абсолютный образец социального заказа.

Через месяц Отрыгин переехал в новую квартиру, а ответчики получили право обжаловать его решение в апелляционной инстанции.

— Говорил же нам Варшавский, давайте возьмем в услужение Отрыгина, метался по кабинету Артамонов. — И он был прав! Отрыгин был гораздо перспективней даже на вид. А мы с тобой, пятачок, заладили: Нидворая, Нидворая! Он согласен за меньший оклад!! Он потому и был согласен, что квалификация низкая! И связей нет!

— Да при чем здесь Нидворай! — оправдывал провал Макарон. — Когда наезжает государство, никакие правозащитники не помогут!

— Сами себе подложили свинью! — не унимался Артамонов.

— Коллизия законов, — сказал Нидворай и решил сделать самосвал, для чего сел за стол и тут же написал заявление на увольнение по собственному желанию, после чего составил обходной лист-бегунок и приступил к сбору подписей.

— Да будет вам, Николай Иванович, — успокоил его Макарон и порвал бумагу. — Полноте.

Виндикацию «унитаза» прокуратура провела успешно. Сто лет стоял он, никому не был нужен. А когда отделали — сразу понадобился. Таким образом, залог из-под кредита вышибли вчистую. Но сам кредит при этом никто не собирался списывать.

Ничего не оставалось, как ждать выселения, что на фоне предвыборного коловращения было очень некстати. Регион просто кипел.

Чтобы замутить воду, избирательная комиссия под руководством Титова сделала хет-трик — совместила выборы губернатора с выборами глав муниципальных образований и в Государственную Думу. Поэтому в этой куче-мале баллотировались все, кому не лень, и куда попало.

«Лишенцы» оказывали желающим полный цикл услуг — от написания листовок до разноски их по адресам и публичной читки вслух в местах массового оскопления людей. Клиенты завлекались заголовком «Депутат под ключ», который оглавлял следующее содержание: «Делаем глав муниципальных образований, губернаторов и депутатов дум всех уровней из материала заказчика». Кандидаты валили косяком, словно неподалеку открыли депутатское месторождение. На всех обратившихся заводилось досье с фотороботами.

— Это не выборы, а какой-то плебесцит в потолок! — возмущался Макарон.

Для обработки электората работники «Лишенца» устроили совмещенный санузел — завязали кафе «Папарацци» и галерею «Белый свет» в единый комплекс. В галерее велась первичная обработка клиентов, а в кафе производилась доводка и закаливание. Один процент интеллигенции выходил оттуда цельнотянутым и горячекатаным.

— С помощью инструмента выставок мы подтянем под себя всю культурную элиту региона, — потирал руки Прорехов. — А элита хороша тем, что вокруг нее кучкуются слесари. За каждым интеллигентом идет сотня уличных зевак!

Внушения по политическому розливу инициировал Давликан. Он начинал с того, что «Белый свет» — первая частная галерея в городе, и если у избирателей есть возможность оказать содействие ее развитию, то милости просим в кафе… А там уже Ренгач… На столах простая русская еда — соленый огурец, вареная картошка, водка. В разгаре очередная «политическая среда». За столами — блок левых. В следующую среду за теми же столами — блок правых, а еще через неделю — центристы. Приходилось лавировать. Чтобы вытащить из народа голос, надо иметь с ним единое членство. Ренгач не выдерживал ежедневных метаний от радикалов к либералам, быстро накидывал себе полон рот рюмок и начинал буянить:

— А вот возьму и пойду по одному округу с Додекаэдром!

Делая зачистку, в разговор вступал Макарон. Свои выступления он начинал одним и тем же вопросом:

— Вам правду резать маткой или кусочками?

И не тратясь попусту, рассказывал всем по очереди одну и ту же поучительную историю:

— Давно это было. Решило как-то мое военное начальство забаллотировать меня в одно местное болото. Расклеили плакаты, то да се, одним словом, все, как у взрослых. Один бомж даже посочувствовал мне. «За вас голосовал», бросил он мне мимоходом. И то приятно. Шли годы, смеркалось, и я стал замечать, что бомж мой знакомый заявляется ко мне каждое утро и — по имени-отчеству меня, по имени-отчеству. Откуда он меня так близко знает? мучался я. Ну ладно, прошли выборы Президента СССР, бомж встречает меня и опять — за вас голосовал, благодарствуйте, как будто я баллотировался на пост главы государства. И опять — по имени-отчеству, пытаясь всячески завязать светскую беседу. Общесоюзный референдум по Конституции прошел — он опять ко мне с почтением: за вас голосовал! Как будто я проект Конституции написал. Я чуть резьбу не сорвал на себе! Оказалось, все очень просто — мой плакат был присобачен на недосягаемой высоте аккурат над окошком пункта приема стеклотары. И ни ветры его не сдули, ни конкуренты не сорвали. Каждый свой день бомж начинал одинаково — выудит бутылки из контейнера — и сдавать. А над окошком — мой портрет со всеми реквизитами. Он на меня перекрестится и к пивному ларьку, а тут — я навстречу, живой уже. И все пять лет ему ничего не оставалось, как уважительно произносить: за вас голосовал! И по имени-отчеству, по имени-отчеству…