Я, конечно же, рассказывал Артему о том, как Хемингуэй - его кумир уже к пятнадцатилетнему возрасту - работал у своей конторки, заменявшей ему письменный стол, каждый божий день с шести утра до часу дня без перерыва...
У нас на дачном участке, на Пахре, в самый солнечный, самый "прогулочный" или "купальный" день с раннего утра было слышно, как стучит на пишущей машинке Юлик Семенов, которого от нас отделял лишь легкий штакетный заборчик.
В Нью-Йорке, где мы жили "дверь в дверь и душа в душу" с Мэлором Стуруа - тогда корреспондентом "Известий", - я и Галя не уставали удивляться его работоспособности.
Да и моя собственная журналистская, писательская и общественная работа не оставляли большого времени для неги и ничегонеделания. Ни когда мы были в Америке, ни когда жили дома, в Москве.
Иногда, поздно вечером, заходил к нам на дачу Константин Михайлович Симонов, приглашал меня погулять и при этом чуть шутливо задавал своим слегка грассирующим говорком вопрос:
- Ну что, старик-Боровик, сколько страничек ты сделал сегодня? Нет, только сурьезно...
И с моим ближайшим другом Юликом Семеновым мы, случалось, тоже "соревновались": "Ты сколько?" - "А ты сколько?"
Все это происходило на глазах Темки и не могло не отложиться в его душе.
Я думаю, это и было главным. Это было благоприятным фоном. А тот короткий "перронный" разговор оказался удачным толчком - маленьким, но ощутимым.
А закончился тот разговор моим вопросом:
- Обещаешь?
И ответом сына уже с подножки вагона:
- Обещаю.
У нас в семье такие слова произносились не часто. Но если произносились, то обычно отношение к ним было серьезным...
Гораздо позже, уже став взрослым человеком, Артем иногда, приходя к нам шутливо произносил, ловко подражая Симонову:
- Ну что, старик Боровик, сколько страничек ты сделал сегодня? Только сурьезно...
А иногда мы садились к столу, брали листок бумаги и начинали "соревновательные" подсчеты.
- Так, сколько тебе было лет, когда вышла твоя первая книжка? А сколько, когда ты впервые опубликовался в печати? А сколько?... И т.д.
Эти традиции соревновательности были заложены всем тем опытом наших друзенй, о котором я рассказывал.
Иногда в шутку он жаловался мне:
- Не повезло мне с батяней. Что бы я ни делал, все равно все кругом говорят: "Ну конечно, сын самого Боровика, ему отец помогает!"
Мы отдавали себе отчет в том, что проблема эта непростая. Знали, как много талантливых детей известных родителей (особенно в писательских и журналистских семьях) так всю жизнь и не могли переступить границы того пространства, на котором полагается падать яблоку недалеко от яблони, и той тени, которой покрывали это пространство их родители, достигшие успеха и признания.
Поэтому я в тон ему отвечал:
- Не беспокойся, очень скоро настанет время, когда про меня будут говорить: "Смотрите, вон идет отец самого Боровика!"
Он смеялся. И я смеялся. Но довольно скоро я начал понимать, что доля правды, которая имеется в каждой шутке, в этой моей шутке - стремительно крупнела, росла не по дням, а по часам.
И мы с женой и с дочерью Мариной чувствовали себя от этого все счастливей.
первые шаги
Артема взял к себе в газету стажером Михаил Федорович Ненашев, главный редактор "Советской России". Тогда газета была весьма популярной и занимала достаточно "левые" (в тогдашнем, так сказать, "прогрессивном" значении этого слова) позиции. Попасть туда было непросто. И тем более непросто было попасть туда сыну известного журналиста.
В газетах с полным основанием остерегались брать на работу сынков и дочек. Это на чиновничьей работе молодой человек мог протирать штаны, за него работает отец и выслуга лет. А в журналистике тунеядцем быть трудно. Каждый на виду. И только сам может заявить о себе - чего он стоит. Теме нужно было сделать очень много, чтобы отстало от него стереотипное представление "сынок". Там, где кому-то требовалось сделать один шаг, чтобы достичь успеха, ему приходилось делать десять шагов.
Но эти десять шагов в "Советской России" он сделал достаточно быстро. Хоть и работал он в международном отделе, но первые командировки, в которые он попросился, были внутри страны.
Поехал в Воркуту, привез отуда серию - не побоюсь этого слова блестящих очерков, абсолютно честных и к тому же великолепно написанных. Они сразу были замечены и коллегами по газете, и читающей публикой и вызвали много благодарственных откликов с "северов".
И еще: в его очерках оттуда присутствовали такая глубина, такая философичность и такая п о э з и я, которые редко встречались в нашей журналистике тех времен.
Потом - в 1985-м - была командировка вместе с Димой Лихановым по дорогам войны. Это свое путешествие они для себя окрестили "От Москвы до Бреста".
Помню Артем позвонил по телефону из Вязьмы и сквозь телефонный треск с волнением рассказал, что им удалось там найти тот "старый дом", в котором "одну лишь ночь" жил военный корреспондент "Красной звезды" Константин Симонов со своими товарищами. Он знал, что мне это будет и интересно, и приятно. Естетственно, мы оба знали то стихотворение Симонова наизусть.
Я помню в Вязьме старый дом,
Одну лишь ночь мы жили в нем,
Мы ели то, что бог послал,
Мы пили, что шофер достал,
Мы уезжали в бой чуть свет.
Кто был в ту ночь, иных уж нет.
Но знаю я, что в смертный час За тем столом он вспомнил нас.
В ту ночь, готовясь умирать,
Навек забыли мы, как лгать,
Как изменять, как быть скупым,
Как над добром дрожать своим.
Хлеб пополам, кров пополам
Так жизнь в ту ночь открылась нам...
Артем любил поэзию Симонова и его военные романы. И самого Симонова любил, как человека: помнил наше общение с К.М., когда сам был ещё подростком. Фигура Симонова занимала в постижении жизни немалое место. И у меня, и у Артема.
Вообще фронтовые корреспонденты - Симонов, Кармен, Каплер, бывшие солдаты, ставшие писателями - Юрий Бондарев, Григорий Бакланов (я называю только тех, кто жил с нами на Пахре и кого Артем знал лично), - всегда вызывали у нас особое уважение и любовь. Возможно, мы оба немного романтизировали, и даже идеализировали некоторых из них, но ничего плохого в этом я не видел.
Командировки Артема в Воркуту, по дорогам от Москвы до Бреста были восприняты хорошо и читателями, и в редакции газеты.
Пора было оправдывать свою профессию, полученную в МГИМО: журналист-международник. И он решил сразу брать быка за рога - начинать с "горячих" точек. Собрался в Никарагуа. Там шла гражданская война - между сандинистами и "контрас", которым помогали США.
Вернувшись из Никарагуа, он решил попроситься в Афганистан.
Мы оба уговорились, что маме до времени говорить об этом не будем. Поездка сына в Никарагуа ей очень дорого обошлась. Она беспрестанно волновалась, выговаривала мне:
- Ты уже испортил мне всю жизнь тем, что носился, кажется, на все войны, на все революции, а теперь ты хочешь, чтобы по тем же дорогам ходил Тема! Зачем? Зачем мне второй раз такие испытания!
Но я понимал: если хочешь быть настоящим журналистом в нашем тревожном мире, то начинать надо именно с "горячих" точек.
Впрочем, если бы я придерживался другой точки зрения и начал бы отговаривать сына, боюсь, он все равно меня не послушал бы. Он рвался туда, где было опасно.
Тут, конечно, была и доля моей "вины". Он прочел все мои очерки из Индонезии, Никарагуа, Португалии, Чили, с Кубы, из Вьетнама, Афганистана. Знал о моих поисках Вальтера Рауффа и Отто Скорцени, о попытках прорваться в фашистскую колонию "Дигнидад" в Чили, о днях и ночах, проведенных на границе между Аргентиной и Чили после пиночетовского переворота...
Меня действительно "носило" по "горячим" точкам. Может быть, хотелось романтики, веры в чистоту помыслов... Их все меньше виделось дома. В революционных событиях, в тех экстремальных ситуациях я часто встречал людей, которые казались мне святыми. Да многие из них и были такими бесстрашными, бескорыстными, готовыми отдать все ради счастья людей, в том числе и жизнь.