Но там, где человеческие судьбы расписываются помимо их воли, там на этот день для старшины Нефедова совсем другое было запланировано. А именно было запланировано совершить Александру Демьянычу свой первый подвиг, о котором и двадцать лет спустя еще будут вспоминать те, кому определено будет жить в жизни долго, а то и до смерти.
Только ступил старшина на падинскую дорогу, как тут же и услышал выстрелы. Дорога падинская извивистая, и дома по бокам ее тоже — один видишь, а два за ним нет, выстрелы где-то за вторым извивом прозвучали. Собственно, даже не выстрелы, а дуплет из ружья охотничьего, старшина и калибр определил с ходу — шестнадцатый, самый любимый у местных охотников. Отродясь в поселке никто из ружей не палил. Однажды только, девятого мая сорок пятого, — но то ж особый случай. Даже в сентябре, когда с японцами разобрались, такого уже не было. Так что нынче не иначе как ЧП. А тут еще и визг бабий, чуть ли не хоровой, и все там, за поворотом падинской дороги. Не раздумывая, крупным шагом направился старшина в падь, но только несколько шагов сделал — увидел: вынеслась из-за поворота собака, мало того что как-то необычно вынеслась — словно заносило ее в стороны, — так еще и вся в кровище, пасть нараспашку, а в пасти — будто снегу нахваталась бело-желтого. В поселке не только все собаки знали старшину, но и он знал всех собак по кличкам и по способностям. В поселке вообще все про всех знали все. Этот пес, по кличке Брюх (от слова «брехать»), хороший бельчатник, по породе полулайка, был собственностью дорожного мастера Старкова, охотника по любительству. Как все охотничьи собаки, Брюх был безобиден, смирен и общителен. И вот на тебе!
Полста метров от поворота до места, где остановился старшина Нефедов, сообразивший, знать, что летит на него взбесившийся пес, в которого только что стреляли, да недострелили.
Кто-то, значит, видел, если уже через час все, кто был в поселке по домам, а к вечеру вообще все узнали и друг другу пересказывали, как спокойно и отважно встал старшина на пути бешанины, как не желавший никуда сворачивать пес кинулся на старшину, как взвизгнул, поддетый носком сапога старшины, как на самый край дороги отлетел, подергался на спине и издох окончательно тотчас же. Попробуйте-ка убить собаку одним ударом, хотя бы палкой какой, или колом, или жердиной! Ломом разве только… А иначе никак. После кошек собака самая живучая тварь при человеке. А тут один мах сапога — и не просто псина, а форменная бешанюга хвост откинула!
Первым подоспевшим старшина делово объяснил, что касаться собаки нельзя, что надо найти кусок толя, завернуть и закопать как можно глубже. И еще хорошо бы выяснить, отчего собака взбесилась.
Лишь в половине одиннадцатого старшина Нефедов переступил порог кабинета председателя советской власти. Ожидал увидеть… Ну, кого ожидал, это дело второе. Важно — кого увидел. А увидел белолицую молодуху в строгом сером костюме в талию, совсем как у актрисы Орловой в кинофильме «Весна». Только молодуха чернявенькая, бровки дужками, губки бантиком, а волосы темные, прическа — как у актрисы Дины Дурбин в кинофильме «Сестра его дворецкого», что прокрутили в местном клубе на прошлой пятнице. Другой какой мужик смутился бы, голосом дрогнул да в спине прогнулся — только не старшина. Прошел к столу, за которым стояла, ожидаючи его, молодая председательша, руку пожал делово, представился по имени и отчеству, с приступлением к должности поздравил, за опоздание извинился, понятно, без пояснений. Сама узнает сегодня же и еще поахает… Шинель снял, на вешалку аккуратно пристроил, чтоб беленой стены не касалась.
Она села, и старшина сел напротив, глаз не отводя: мол, прибыл, слушаю. Но силу своего взгляда знал, и не такие моргать начинали. Вот и она — моргнула раз, другой и взгляд отвела, будто по делу, на бумаги под рукой на столе глядючи.
— Вы уж извините, Александр Демьяныч, — заворковала, — что оторвала вас от дел ваших военных, да только вопрос такой, что обсудить его не спеша надо.
Голосочек у нее звонкий, как у актрисы Ладыниной в кинофильме «Свинарка и пастух», а вот ручки-то не такие, как у актрисы, погрубее чуть. Из народа в начальство выбилась, ручки не соврут.
И начался тут их первый разговор. И был этот разговор про… навоз. Жизнь везде вокруг хотя и была хорошей, потому что без войны, но все же была тяжелой, потому что после войны никто на зарплату, даже начальник дистанции, не выживал. Потому огороды держали. А в огородах известно что — картошка. Но падь, где поселок стоял, как уже говорилось, и ста шагов в ширину не будет. Потому жители устраивали-разрабатывали огороды на солнечном склоне гор, где земли как таковой вроде бы и вообще нет — глина да труха каменная, да еще крутизна такая, что когда кайлой машешь, твердь разрыхляя, ноги надо особой скобочкой держать, чтоб не скользить. И ничего б не росло на этой щебне, если б не навоз.
У старшины Нефедова в гарнизоне три лошади — всю зиму навоз скапливали в специальной пристройке при конюшне, а по весне… Тут уж кто как успел да сумел. То есть не всегда по справедливости. Пообщавшись с народом, Лизавета эту несправедливость с ходу просекла, хотя никто на старшину не жаловался, да и друг на дружку никто не жаловался, что, мол, такой-то вот подъехал к старшине да ухватил, — ничего такого в разговорах не было. Однако ж, как Лизавета выяснила, всякую весну получалось одно и то же: у кого огород в пади, то есть на настоящей земле, тому гарнизонный навоз мог перепасть, а у кого еще и на горе — тому крохи да остатки. В общем, непорядок, потому что на гору лезут, у кого семья большая и падинского огородика никак не хватает, чтоб прокормиться.
У Лизаветы под рукой на бумаге план расписан. Старшина ознакомился и ни к чему даже для формы придраться не смог. И когда только успела черноглазая все эти огородные тонкости пронюхать? Одобрил и даже великодушно признался, что иногда свою служебную корысть имел, раздавая навоз: молочко для солдат подешевле выговаривал или ту же картошку, если завоз срывался, или хариусом свежепойманным обзаводился — солдатам-то ведь некогда с удочками стоять… Короче, разговор получился ко взаимному согласию и удовольствию. Только почему-то этот разговор никак закончиться не мог. Все вроде бы оговорили — и вдруг по новой о том же самом. Навоз, конечно, важный предмет, но, с другого боку, это все ж обыкновенное лошадиное г… Задать бы какой вопрос за жизнь, но оба настроились на деловой разговор, и никто первым с этого тона спрыгнуть не решался. Однако ж старшине не впервой такие задачки решать. Нашел ход. Предложил: а не пожелает ли Елизавета Матвеевна самолично взглянуть на тех самых лошадок, которые, так сказать, обеспечивают огородные урожаи? Елизавета Матвеевна подумала и пожелала. Ну как бы только убедиться, что действительно лошадки в наличии и что им природой предписано, то они и исполняют…
Пальтишко свое, в Слюдянке на заказ шитое, в талию и с узким каракулевым воротничком в лад модным тогда трофейным немецким, накинула, не застегиваясь, и сказала вроде бы еще и делово, но уже чуть-чуть и по-свойски: «Ладно, ведите, показывайте ваших лошадок. Мне потом все равно в падь идти с людьми встречаться».
Когда на крыльцо вышли и пока постояли там немного, щурясь на солнце, что висело уже над Байкалом, пока о сроках, когда лед сойдет, говорили, пока не торопясь поднимались к железнодорожной насыпи по некрутой тропинке, проложенной-протоптанной наискось, — все это еще не имело никакого значения. Но как только объявились на путях рядышком — локоть к локтю и ее бровки на уровне его погона, так с этого момента и началось событие для поселка, потому что хотя и не- известно, кто первый заметил их, но кто бы ни заметил, любой сразу же и сказал себе, что эти двое — пара, и поскольку каждый из них сам по себе не прост, то на месяц-другой будет о чем посудачить и мужикам, и бабам, и даже шпане поселковой. К тому же словно по заказу именно в этот день совершил старшина Нефедов свой подвиг, о котором Лизавета пока еще не знала, но узнала скоро от первого, с кем встретились на дороге, перейдя железнодорожные пути.