Точка зрения Эйзенхауэра по вопросу об открытии второго фронта, как она трактуется в его мемуарах и апологетических работах, посвященных его жизни и деятельности, полностью укладывается в трактовку этой проблемы, данную в официальном 80-томном издании «Армия США во Второй мировой войне» и в других официальных работах американских историков.

Даже Ч. Макдональд, американский историк, автор работы, в которой содержится немало критических замечаний в адрес американской стратегии в период Второй мировой войны[130], полностью разделяет убеждение, что США объявили Германию врагом «номер один». По его мнению, «ни президент, ни его военные советники не проявляли колебаний в своей верности принципу разгромить в первую очередь Германию и Италию»[131].

Со вступления США в войну начался стремительный взлет карьеры Эйзенхауэра, который как бы наверстывал все, что было им упущено раньше. Решением президента ему было присвоено звание генерал-майора, немедленно утвержденное сенатом. Спустя шесть дней управление, возглавленное Эйзенхауэром, было переименовано в оперативное. В военном министерстве это управление называли «главным нервным центром армии»[132].

Когда вскоре после вступления США в войну в Вашингтон прибыл премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль, Эйзенхауэр был приглашен в Белый дом. Основная задача премьера заключалась в выработке направления главного удара объединенных англо-американских вооруженных сил. Начальник оперативного управления явно импонировал британскому премьеру. «На меня, – говорил впоследствии Черчилль, – этот замечательный, ранее не известный мне человек произвел исключительное впечатление»[133].

Страшный удар, обрушившийся на Пёрл-Харбор, захват Филиппин и другие успешные операции японцев на Тихом океане требовали от руководящего военного аппарата США больших усилий в выработке стратегических планов, которые должны были определить военно-политическую концепцию США на весь период войны.

Эйзенхауэр продемонстрировал в этот момент не только серьезные познания в военных делах, но и удивительную работоспособность.

В это время Эйзенхауэра постигло большое несчастье, 10 марта 1942 г. после длительной болезни умер его отец. Дуайт вспоминал: «Когда пришло сообщение о смерти отца, я был заместителем генерала Маршалла по оперативному управлению. Выехать на похороны было невозможно. Но и заниматься делами, как в обычное время, я не мог»[134]. Эйзенхауэр тяжело переживал смерть отца. 11 марта 1942 г. он писал в своем дневнике: «Чувствую себя ужасно. Я так хотел бы быть с матерью в эти дни, но идет война. И нелегкая война, она не оставляет времени, чтобы предаваться даже самым глубоким и святым чувствам»[135]. На следующий день в дневнике появилась новая запись: «Отца похоронили сегодня. Я прервал на 30 минут все дела и прием посетителей, чтобы остаться наедине с собой и мысленно вернуться к отцу»[136]. А в далеком Абилине оставалась старая мать, которая в свои 80 с лишним лет была теперь совсем одинока – судьба разбросала сыновей по всем уголкам страны. Но на душе стало немного легче, когда с похорон отца вернулся Милтон и рассказал Дуайту, что давний друг их семьи переехал в дом матери, чтобы скрасить ее одиночество. Милтон сообщил, что старый Дэвид Эйзенхауэр сумел из своих скромных средств скопить немного денег, чтобы обеспечить остаток дней своей жены.

Стремительный ход событий не позволял предаваться грустным воспоминаниям, и Дуайт Эйзенхауэр вновь с головой ушел в решение повседневных проблем. Первые недели и месяцы войны были периодом тяжелых физических и нервных перегрузок. 14-18-часовой рабочий день, серьезная ответственность, необходимость быстрого принятия решений – все это заставляло целиком отдаваться работе. Эти сверхнагрузки оказались по плечу Дуайту. Коллеги Эйзенхауэра, жена и сын поражались его работоспособности, выдержке, умению быстро отключаться от огромного бремени ответственности и, когда было необходимо, «моментально и глубоко засыпать»[137].

Переговоры государственных и военных руководителей США и Англии в Вашингтоне только «в принципе» решили вопрос, где употребить основные усилия. Предстояло сделать еще многое, чтобы определить, как и когда будет воплощаться в жизнь это решение.

С фронтов поступали угрожающие сводки. На огромном фронте в России, где были сосредоточены главные силы фашистской Германии и ее союзников, шли тяжелейшие кровопролитные бои. Япония развертывала успешные наступательные операции на Тихом океане. Немецкие подводные лодки наносили значительный ущерб американскому флоту в Атлантике. А в это время Черчилль настойчиво сражался за свой вариант операций в Европе. Премьер-министр Великобритании, не возражая (опять-таки «в принципе») против нанесения удара через Ла-Манш, решительно требовал, чтобы западные союзники в первую очередь нанесли удары в Северной Африке и через «мягкое подбрюшье Европы», с юга Европейского континента, в направлении на Балканы.

Трудно согласиться с широко распространенной в западной историографии точкой зрения, которая полностью разделяется и в мемуарах Эйзенхауэра, что США упорно сопротивлялись, но не могли противостоять силе и энергии Черчилля.

По отношению к США Англия и в то время была младшим партнером, который всегда знает свое место. Суть проблемы сводилась к тому, что политическая инициатива в этом вопросе, бесспорно, принадлежала Черчиллю, но его точка зрения не получила какого-либо серьезного противодействия со стороны руководителей США.

В данной позиции Черчилля сказывалась определенная инерция политика периода Первой мировой войны, когда он вынашивал аналогичные планы, но решающую роль играли соображения политического порядка. В Северной Африке Англия имела важные колониальные интересы, осуществлению которых она и стремилась подчинить военно-политические усилия союзников. Открыто политические цели преследовал Черчилль и в районе «мягкого подбрюшья Европы». По старой традиции английские лидеры не спешили брать на себя основное бремя осуществления тяжелых и кровопролитных военных операций, стараясь, между тем, быть первыми всюду, где приходило время пожинать плоды общих побед. Антисоветская направленность балканского варианта политики Черчилля была очевидна. Цель удара в этом направлении заключалась в том, чтобы помешать советским Вооруженным Силам выполнить их освободительную миссию на Балканах. Расчет строился на том, что западные союзники первыми придут в этот район.

Один из ведущих американских дипломатов, У. Буллит, 10 августа 1943 г. в меморандуме на имя президента Рузвельта писал: «Наши политические цели требуют присутствия британских и американских сил на Балканах, в Восточной и Центральной Европе… Первая задача этих сил будет состоять в том, чтобы нанести поражение гитлеровской Германии, вторая – создать преграды на пути продвижения Красной Армии в Европу»[138]. Английская позиция стала особенно очевидной в ходе англоамериканских переговоров, которые в апреле 1942 г. вели в Лондоне Маршалл и Гопкинс. Их результат носил на себе отпечаток компромисса далеко не принципиального характера. Американская сторона не могла добиться в Лондоне ничего, кроме согласия «в принципе» на необходимость нанести главный удар в Европе.

В беседах с Маршаллом после его возвращения в Вашингтон Эйзенхауэр заявил: «Все, что будет делаться в районе Средиземноморья или еще где-либо, явится только прелюдией к наступлению на западе». Открытие второго фронта в Европе в тот период было важнейшим вопросом Второй мировой войны с учетом необходимости скорейшего разгрома держав «оси» и выполнения Англией и США своих союзнических обязательств перед СССР. 26 мая 1942 г. в Лондон прибыли руководители американских военно-воздушных и военно-морских сил. В составе этой группы находился и генерал-майор Дуайт Эйзенхауэр, «танковый эксперт», как говорилось в газетных сообщениях[139].