У девицы на щеках углем руны начерчены. Потом уж я узнал — мстить она хотела и о том богов оповещала. На одной щеке руна размазана. Пот, видать, отирала и не заметила, как знак порушила.

Старейшины наши как спутников ульфовых разглядели, так аж зашипели от злости. Хродомер Рагнарису учтиво молвил, чтобы сам разбирался с гостями, которых сынок дорогой к нему в дом привел, а уже потом к остальным на погляд вел, ежели жив еще останется. Не иначе, как долго по весям шастал, пока таких вергов выискал. Небось, их ни одна стая скамарская не брала, одному только Ульфу и пригодились. И вечно-то Ульф, как собака в репьях, отребьем себя обвешивает.

Рагнарис хотел было Хродомеру возразить, уже и краской налился, и рот раскрыл пошире, да Ульф опередил его. Никакой почтительности в Ульфе не осталось (и прежде-то немного ее было). Руку на рукоять меча положил, а Хродомеру собачий лай прекратить велел и выслушать, что ему, Хродомеру, опытные люди скажут.

Что-то пережил Ульф такое, что и на Хродомера бы руку поднять не побоялся.

Слава об Ульфе и прежде такая ходила, что никто с ним драться бы не захотел. И потому замолчали, дали Ульфу сказать.

— Звать их Визимар и Арегунда, вандалы они. А дома у них нет.

Рагнарис затрясся и глаза опасно сощурил — не любил вандалов. Тем более — бездомных.

Но Ульф опять упредил его, добавив:

— Не сегодня-завтра и мы такими станем.

Дед наконец дар речи обрел. Будто запруду прорвало, когда заревел страшно и зычно:

— Ничуть не сомневаюсь, коли такое вандалище да с такой вандалицей к нам под крышу привел. Они, глядишь, всю солому с крыши сжуют и бревнами закусят, тебя же, дурака, над собственным твоим очагом поджарят.

Я, глядя на вандалов, был согласен с дедушкой. И все наши были с ним согласны. Дед продолжал:

— Чего больше-то с собой не привел? Что поскупился, мало взял? Все племя бы ихнее вандальское, свирепое да лукавое, сюда тащил! Никогда в тебе, Ульф, надлежащей рачительности не было…

И тут до деда дошло, что без семьи Ульф домой явился. Ни Гото, ни Вульфилы с ним не было. И спросил дед:

— А твои-то где, жена да сын?

И сказал Ульф тем же голосом:

— Мертвы они.

Дед только рот раскрыл, словами подавился.

Тут отец мой Тарасмунд вмешался и сказал дедушке Рагнарису:

— Пусть сперва поедят с дороги.

Пока к дому шли, Гизульф мне потихоньку сказал, что я в кустах довольно долго спал. Марда передала нашим, что видела меня у реки и что сплю я без задних ног. Отец хотел было Гизульфа за мной послать, чтобы разбудил и работать вел, но дедушка Рагнарис сказал: пусть спит. Мол, и вепрь не в одночасье матереет.

Гизульф очень обижен был.

Ульф как в дом вошел, сразу запах от Ахмы почуял и спросил, кто помирает. Ему сказали, что Ахма-дурачок помирает.

— От чего помирает? — спросил Ульф.

Ему ответили, что по глупости на меч напоролся. Ульф спросил, кто же дурачку меч дал. Тарасмунд отвечал, что сам Ахма меч взял, когда пир готовить надумал, всю птицу перебил, собаку зарезал у тестя своего — все гостей выкликал.

Ульф насупился и сказал, что дурачок-то правильно гостей выкликал. Видать, боги его надоумили. А нас те же боги последнего ума лишили, коли не услышали мы голоса их.

Вандалы все помалкивали.

Ильдихо как увидела девицу Арегунду, так плюнула в сердцах. И мать на эту Арегунду с неодобрением поглядывала. Сестры же мои, Галесвинта со Сванхильдой, смехом давились.

Арегунда сидела прямая, как будто копье проглотила, в одну точку смотрела перед собою. Кузнец камору оглядывал, брови хмурил.

Как за трапезу сели, дедушка Филимера рядом с собой посадил. Сверху на них дедушкины боги закопченные угрюмо смотрели.

Все четверо — и Ульф, и вандалы, и Филимер-малец — ели жадно, как псы, куски глотали.

Когда трапезу окончили, Тарасмунд Ульфу сказал, чтобы показал гостям сеновал, где им спать лечь; самому же Ульфу наказал вернуться и все нам рассказать, что с ним случилось.

Ульф так и поступил. Вандалы, как голод утолили, звероватости в облике немного утратили. Поблагодарили дедушку, Тарасмунда и Гизелу. И Ульфа поблагодарили. И ушли за Ульфом на сеновал.

Когда Ульф воротился, дедушка Рагнарис уже доволен гостями был — я так думаю, понравились ему эти вандалы, ибо видно было, что блюли они древнее благочиние. Свирепы были обликом и учтивы обхождением, а дедушке такое нравится. Дедушка говорит, что в старые времена все такими были.

Мы во двор пошли, потому что в доме от Ахмы сильно смердело и с каждым днем все сильнее, хотя мать и Ильдихо меняли ему повязки и курили травами в каморе.

Уселись во дворе.

Ульф, видать, решил рассказать все как было, со всеми подробностями, чтобы отвязались от него раз и навсегда. Я в оба уха слушал, потому что понимал: другой раз от Ульфа этого уже не услышишь.

Когда Ульф с женой своей Гото и сыном Вульфилой из бурга ушел, он в наше село не пошел. Обиделся, что брат торговать его, Ульфа, приехал, а заодно и на позорище выставил перед всеми.

На это отец наш Тарасмунд, как услышал, плечами пожал, но говорить не стал ничего.

И на Теодобада обиделся, продолжал Ульф (безразлично говорил, будто о чужом), что за счет его, ульфовой, гордости щедрость свою потешить решил.

Потому не в нашу сторону направился, а к вандалам, на юг. В тот день, как прогнал его от себя Теодобад, несколько аланов из бурга уходили, и Ульф с семьей к ним пристал, чтобы вместе идти. Так полпути с аланами и прошел.

До вандалов добрался и у родича нашего Велемуда остановился. Рассудил, что ничем у вандалов не хуже, да и вождь над ними стоящий, Лиутар, сын Эрзариха.

А Велемуд, хоть и вздорный нрав имеет, по крайней мере, бедоносцем ругать его не будет. Да и сердце у Велемуда доброе, а сам отважен.

Велемуд человек рачительный, хозяйство имел большое, рабов же не держал, ибо не любил чужие рты кормить, сам с женой управлялся. Хильдегунда — здоровенная девица, Велемуд потому и женился на ней с такой радостью, что могла при случае и лошадь заменить.

Однако тут с Хильдегундой неладное вышло. Родила она недавно девочку, Аскило назвали, да только что-то у Хильдегунды не заладилось с этими родами. Больше лежала, чем по дому работала, все оправиться не могла.

Оттого-то и принял Велемуд родичей своих с распростертыми объятиями. Все нарадоваться не мог, что даровые работники приехали. И тут же к работе приставил — и Ульфа приставил, и Гото приставил, и даже Вульфилу, невзирая на малолетство, приставил.

И Филимер у него уже работал — хозяином рос. Только Хильдегунда на лавке лежала, да Аскило пищала с утра до ночи.

У Велемуда еще два брата есть. Один в дружине у Лиутара, сына Эрзариха, а второй в том же селе живет с женой и детьми, при отце их, Вильзисе. Тразарих имя ему.

Вильзис, говорил Ульф, еще более к древнему благочинию склонен был, нежели наши дедушка Рагнарис и Хродомер. Что ни день, приходил к Велемуду в дом и все ругал, всех поучал, все-то ему, Вильзису, было не так. Совсем Хильдегунду заел. Велемуд же батюшке почтение великое выказывал.

В первый раз как увидел Вильзис Ульфа, рявкнул (совсем как наш дедушка Рагнарис сегодня):

— Это что за скамар приблудился?

Велемуд смутился и уже рот раскрыл было, чтобы объяснить отцу, кто таков пришлец, но Ульф опередил его. Единственный глаз свой выкатил и заорал яростно:

— Родич я твой, Ульф, сын Рагнариса — вот кто!

(Дедушка Рагнарис головой покивал одобрительно: хорошо, мол, Ульф ответил этому Вильзису.)

Вильзис побагровел — аж волосы седые у него розовые сделались — и крикнул, что готы ему не родичи.

На то Ульф сказал:

— Моя кровь в жилах твоего внука Филимера течет, а Филимер твою землю унаследует.

Вильзис сказал, чтобы Филимера не трогал и тут же Филимера подозвал, обхватил руками, ласкать и тискать начал. Филимер же отбивался, ворча недовольно, и под конец боднул деда в бок лобастой своей головой.