Первое облегчение ссыльной жизни Шевченко выразилось тем, что комендант Усков, со вступлением своим в должность, не требовал уже от него несения солдатской службы со всею строгостью, которую налагала на рядового военная дисциплина, допустив появление его в строю лишь в самых необходимых случаях, когда манкирование службой могло повлечь за собой неприятности.

Жил Тарас Григорьевич не в казармах, как было до сих пор, а с кем-нибудь из офицеров в зимнее время, а летом в комендантском саду; очередных дежурств и караульной службы не нес, нанимая, когда приходила такая очередь, за себя какого-нибудь рядового. Обедал в семье Ускова зимою и летом ежедневно, за исключением лишь тех дней, когда чувствовал не в меру выпитую рюмку вина: в этих случаях Тарас Григорьевич обедал у знакомых офицеров или являлся в комендантскую кухню, где, войдя в дипломатические сношения с поваром, по секрету что-нибудь съедал и уходил незаметно. Таким образом, отсутствие Шевченко в доме коменданта в обеденное время обыкновенно обозначало, что он выпил лишнее и не является к столу, чтобы не вызвать со стороны Ускова и его жены обычных в этих случаях назиданий.

Суровый, неприветливый, с мешковатой походкой, Шевченко производил первое впечатление неблагоприятное, но, по мере дальнейшего с ним знакомства, каждый незаметно привязывался к нему и в Новопетровском укреплении мало было людей, которые относились к нему недоброжелательно. Однако же были и такие люди. Некоторых офицеров, по их неразвитости, весьма шокировало пребывание рядового Шевченко в их обществе в доме коменданта, как гостя; им не нравилось явное предпочтение, оказываемое ему, и допускаемые Усковым облегчения, которые выражались и тем, что Тарасу Григорьевичу не препятствовали писать и рисовать, а даже помогали ему в том. Все это приводило в негодование недоброжелателей поэта, вооружало их против коменданта и дало повод еще к одному доносу генерал-губернатору Перовскому. Впрочем, донос этот графом принят не был. Подробности этого дела изложены в воспоминаниях И. С. Тургеньева о Шевченко.

В Новопетровском укреплении Тарас Григорьевич был душою общества. Редкий пикник, редкая прогулка совершались без его участи и в часы хорошего расположения духа не было конца его шуткам и остротам. При поездках новопетровского общества на гулянья он обыкновенно садился в экипаж с провизией и брал на свою ответственность охранение бутылки с водкой, однако привозил ее на место прогулки далеко не полную; а потому собутыльники предложили ему выбирать место подальше от бутылок.

* * *

Не избегал Тарас Григорьевич и дамского общества, которое также иногда не прочь было подтрунить над ним. Так, однажды было решено сделать пельмени, любимое блюдо поэта, - так как он заспорил, уверяя дам, что съест их целую сотню. Барыни, сговорясь между собой, изготовили пельмени, по возможности, покрупнее и, чтобы затруднить едоку выиграть пари, несколько из них начинили одной горчицей или одним перцем. Но Шевченко, к удивление многолюдного участвовавшего в завтраке общества, не поморщившись, один из другим уничтожил целое блюдо.

* * *

Случалось, что Тарас Григорьевич появлялся в доме коменданта с покрасневшим носом, тогда малютка Ната заботливо ходила за дядей Горичем с баночкой спармацетной мази, упрашивая его помазать нос, так как, по ее детскому убеждению, никакого другого целебного средства не существовало.

Непривыкшая видеть дядю Горича курящим, она однажды была поражена, увидя его вечером с дымящейся сигарой в зубах, и когда он пытался поймать ее, чтоб поцеловать, со страхом убегала, боясь быть обожженной. Летом, после обеда, он часто усаживался на каменную скамью террасы комендантского дома и как только девочка приближалась к нему, Тарас Григорьевич, со словами: "сейчас пущу ракету!" быстро проводил раковиной по камню и заставлял ее поспешно убегать, добродушно смеясь ее страху.

* * *

Находя в семействе Ускова постоянно самый радушный, сердечный прием и теплое участие, Тарас Григорьевич отвечал на то полной преданностью. Однако с Усковым у него случались и размолвки. Жена коменданта и сам Ираклий Александрович находили нужным удерживать Шевченко от его слабости и это обстоятельство иногда бывало поводом некоторого недоразумения, что впрочем скоро забывалось. За исключением размолвок, о которых только что сказано, между Шевченко и Усковым существовали самые лучшие отношения.

"Киевская старина", 1889, No2

ШЕВЧЕНКО ЖИЛ,

ШЕВЧЕНКО ЖИВ,

ШЕВЧЕНКО БУДЕТ ЖИТЬ!

НО В АНЕКДОТАХ ОТ БУЗИНЫ...

ОДИН ДЕНЬ ТАРАСА ГРИГОРЬЕВИЧА

Больше всего на царской службе Тараса Григорьевича донимало то, что нельзя ходить в кожухе и шапке. Конечно, мучила еще и казахская жара. Но не так. Потому что он знал, что через сто лет это место, где он сейчас мучается, назовут фортом Шевченко.

Впрочем, он все знал. Он был пророк. Пророк национальной идеи. От этого было немного скучновато. Противно ведь все знать о будущем. Например, то, что на обед будет горох, а фельдфебель Вишняк ("жалкий прислужник царского режима") станет журить за нечищенные сапоги: "Эх, Шевченко, Шевченко, тебе б только стишки кропать..." Еще противней было знать, что в 2000 году в украинской армии на обед тоже будет горох, а сапог не будет совсем.

Из задумчивости Тараса Григорьевича вывел окрик ротного писаря Скрыдлова: "Шевченко! Ты что, забыл, что сегодня царские именины? А ну, живо писать лозунг "Слава самодержавию!"

Втайне Кобзарю очень хотелось написать "Слава Украине!" (точно такой же, как сейчас висит на львовском вокзале), но пришлось смириться - потому что тогда его отправили бы на гауптвахту, а так освободили от строевой.

За писанием приходили в голову разные умные мысли. "А ведь Гомер тоже из украинцев, - подумал Тарас Григорьевич. - Слепой, как наши кобзари, и с этой бандурой древнегреческой - лирой. Таскался в Афины на заработки - петь на улицах. И имя его наше, исконное. Гомер... Гомер... Точно! Хома! Вот выберусь из этой дыры - сделаю доклад для Лондонского королевского общества!"

К тому времени, как был закончен лозунг, Шевченко знал также, что египетские пирамиды, Иисуса Христа, тампаксы, спички, заглушки на водопроводных кранах, утюги, слона, рентгеновский аппарат и гепатит "Б" придумали тоже украинцы. Вообще, надо заметить, гениальный мозг Тараса Григорьевича продуцировал идеи с поразительной быстротой. Если бы лозунг нужно было писать на пять секунд дольше, он успел бы еще изобрести теорию относительности и непромокаемый плащ, но поток сознания прервал вопль писаря Скрыдлова: "Ты что, до вечера будешь копаться? Нас уже пять раз спрашивали их благородие прапорщик Дудкин!"

Сдав работу, Шевченко вышел на опустевший плац. Оставалось только перекусить, да нарисовать пару-тройку голых барышень для дембельских альбомов, о чем его давно просили сослуживцы.

За фортом закатывалось белое солнце пустыни. В углу переругивались два солдата из ссыльных польских повстанцев:

- Если бы ты, Скшетусский, тогда ударил москалям во фланг, не сидели б мы тут, как цуцики на привязи!

- Молчи, пся крев, ты пропил отцовский фольварк и фураж для легкой кавалерии! "От дурни", - подумал Шевченко.

* * *

Ночью ему пришли в голову гениальные стихи: "Садок вышневый коло хаты. Хрущи над вышнямы гудуть". От этого Шевченко даже проснулся и вскочил на постели. "Ностальгия", - промелькнуло в голове. На соседней койке храпел фельдфебель Вишняк и яростно портил воздух лучший ротный запевала Хрущев из-под Тамбова.

"Блин, - удивился Шевченко, - из какого только дерьма стихи получаются". Он уже знал, что через сто лет Анна Андреевна Ахматова напишет: "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда".

"Плагиаторша", - подумал Шевченко, и натянул казенное одеяло.

КАК ШЕВЧЕНКО ЛЕСЮ УКРАИНКУ К ИВАНУ ФРАНКО РЕВНОВАЛ