Они сидели на обломках какой-то мраморной - то ли колонны, то ль статуи. И на соседней колонне черной краской написано: "Привет Фатерлянду из солнечной Греции. Мы сели на Крит!" Разумеется, - по-немецки. Слово "сели" было употреблено именно так, как по сей день его применяют немецкие парашютисты.

Сели, закрепились и пять дней подряд отбивали атаки греков и англичан, не выпустив несчастных из окружения и не потеряв ни единого офицера. Всех к Крестам за сей подвиг. Всем повышения по линии немецкого Абвера. И Благодарности за сие от нашего Разведуправления. Май 1941 года.

Героями Советского Союза все пятеро станут позже. Именно потому, что в тот майский день их за проявленный героизм возьмут в Абвер. Жизнь странная штука. Запутанная.

Ну, да я - отклонился. Суть дела в том, что у деда Васи помимо моей милой мачехи был и сын. Сычев Валерий Васильевич. Скажем так, - высший офицер некоей забавной конторы. Глубокого Бурения - так сказать. А у дяди Валеры в свою очередь сын. Сычев Александр Валерьевич. Для меня - просто Сыч.

Сыч был старше меня на три года и во всем вел себя - как старший брат. И в то же самое время - капельку оруженосец. "Деда Вася" невольно приучил его, что мой дед - Граф, а Сычевы - так. Из "служивых". А стало быть должны слушать. В общем, - я слушал Сыча, потому что он был сильнее и старше. Он, - потому что я - Граф.

А теперь - про футбол. Стоило мне поступить в Универ, - как я с подачи Сыча оказался неважно где, с тою разницей, что нас "пасла" не милиция, но как раз эти самые - из "Бурений".

И вот однажды Сыч раздобыл красно-белые шарфы с шапочками и мы пошли "погулять". В общем, одному из наших попали палкой с гвоздями по лицу. Развалили щеку до черепа. Я-то парня не знал, говорили, что он филолог, да кто ж его знает, мы сами - первокурсники. В общем, когда мы их добили, Сыч взял эту дубину с гвоздями и пару раз шарахнул ее хозяину по заднице. А потом промеж ног, чтоб знал, как Родину любить.

Затем мы сложили этих гадов у ментуры и звякнули дежурному. Пусть разбирают. И вот тут - загвоздка. Пока поход, пока драка, спартаковские шарфы - хороши. А вот когда парню попали гвоздем... "Спартак" как раз вернулся в высшую и Москва встала на уши. Красно-белые вышибали красно-синих и бело-голубых из кабаков. Возвращались, так сказать, "к границам семьдесят пятого года". Так что менты на всех фанатов смотрели волками. А на красно-белых...

Филолога нужно было к хирургу, а в любом травмпункте по Москве - пост. Увидят наши шарфики-"петушки" - цоп и аля-улю...

Тут я вспомнил Хирурга. Ленка представила нас друг другу на одном сэйшене. Одной девке с "колеса" стало не по себе, и он откачал ее в полминуты. Короче, я его знал, он знал меня, а самое главное - я знал, что у него сегодня дежурство в мединституте!

Я шепнул Сычу, его псы бросились на шоссе и тормознули целый автобус. Мы с Сычом затащили в него истекающего кровью филолога и назвали адрес и цену. А Сыч уже из окна заорал, что Паша-"опарыш" за старшего и чтоб все - в общагу. Пусть вытряхивают баб из постелей, возьмут ящик белой в оперкомнате и раскрутят Гочу на "сушняк". Сегодня ночью - большая пьянка, в конце драка. Завтра все синяки - на это списать.

Автобус довез нас до институтской больнички, мы отдали - сколько обещано, и водила пожелал нам удачи.

Мы вошли в приемный покой и нам навстречу - Хирург. Увидал нас, сделал квадратные глаза и цедит:

- "Не знал, что ты - фанат".

Я отвечаю:

- "Пошел ты! Просто сегодня - двадцатое. Апреля. Вся мразь стеклась в город. Не в костюмах же нам ее привечать?!"

Так Хирург, как дурак, уставился на календарь. Я уж решил, что он не понял, да тут вылетает такой старикашка. Сам низенький, морда вредненькая, пенсне, как у Чехова, в жилетке, лысый, шнобель такой, что рядом с ним клюв нашего Хирурга - курносый. Вылетает и противным-препротивным голоском:

- "Фанаты? А ну - пошли отсюда..."

Тут Хирург цепляет дедушку за рукав и говорит:

- "Это не фанаты. Я их знаю. Это у них - как камуфляж".

Тогда дедок вперивается в Хирурга и говорит:

- "Война кончилась лет - сорок назад и я..."

А Хирург ему промеж глаз:

- "Война не кончилась. Сегодня двадцатое апреля. И сегодня они - прямо с войны..."

Дед поворачивается и тоже, как дурак, на календарь. А потом как заорет:

- "А вы что здесь стоите? Вы же - врач! В перевязочную больного! В перевязочную".

Сыч поволок филолога. Хирург побежал указывать путь, а я остался с дедком. Неудобно оставлять его одного. Он снял свое пенсне, посмотрел на меня близорукими, огромными глазами и протягивает белоснежный платок:

- "У Вас кровь, молодой человек".

Я утерся шарфом, посмотрел и порадовался, что он красно-белый - все не так заметно. Он подержал в руках платочек и говорит:

- "Знаете, похоже, я безнадежно стар. Начинаю упускать какие-то вещи. Так и не довелось сходить на футбол. Представляете?"

Я улыбнулся, поморщился из-за губы и отвечаю:

- "Мне - тоже..."

А он смотрит дальше и спрашивает:

- "Раз Вы не фанат, подарите мне свой шарф. Мне очень надо".

Я гляжу на свой красно-белый шарф, а он уже наполовину совсем красный. Я отрицательно качаю головой:

- "Не могу. "Спартак" - чемпион. А вот шапочку - ради Бога".

Нахлобучил я ему свой красно-белый петушок и дед стал похож на маленького пионера. Всем ребятам - примера. Он, так и не одев свои очки, ушел, а вместо него пришел Сыч.

Филолога нам вернули под утро. У деда были золотые Руки. У парня потом не осталось и шрама!

А через неделю отловил меня Сыч, а глаза у него... Я спрашиваю:

- "Что с тобой?"

- "Промашка вышла. Это оказались - не те. То ли панки, то ль металлисты. Не те, понимаешь?"

Я чуть не сел. Едрена репка, а мы их - так... Тут я вспомнил, разозлился и говорю:

- "А чего ж у них свастики на цепях?!"

- "Так говорят, это - не свастика! У нее рожки в другую сторону, а в темноте..."

Тогда я взял Сыча за грудки и очень внятно сказал:

- "Ежели на козлах свастика, мне по фигу в какую сторону загнуты ее рожки. Их рога я загну в ту сторону, какую положено. Загну, загибал и загибать буду. Вот такой я тупой и непросвещенный".

Сыч сразу приободрился и говорит:

- "Там один на гвоздь налетел. Ему теперь девочки без нужды".

Я просто пожал плечами:

- "Так лед-то какой на улице! Мало ли кто поскользнется... Сидел бы дома, раз не умеет гулять!"

А через месяц Оленьке пришла пора срочно почиститься. Мы с Сычом и будущей Сычевой женой привезли ее к Хирургу, и он с подозреньем спросил:

- "Твое?"

Я даже обиделся:

- "Мое бы у меня выросло. Девка больно хорошая".

- "Его?"

- "Да пошел ты! У него его тоже бы выросло. Скоро вырастет. Сам гляди".

Хирург глянул на серую Ольгу, на нас - и забрал ее. А когда сидели и ждали, пока она отлежится - раздавили на четверых. Так и подружились. Раньше-то я его знал лишь как Ленкиного старшего брата. Я тогда спал с ней. И думал - жениться. Мы все так думали.

Так что, не берите в секретарши девчонку, коя знает вас, как облупленного. Не заводите от нее дочерей. А самое главное - не дружите с Хирургами, ежели его родная сестра родила вам дочурку в ваше отсутствие. И никогда не дарите спартаковских "петушков" деду той самой девчонки, с коей вам сладко спать. Можно поставить себя в дурацкое положение. На всю жизнь.

Да, - на другой год мы опять собрались в апреле. Походили, поорали: "Спартак" - чемпион!" - зашли к Хирургу, сказали, чтоб шел спать, или с нами - пить. Он пошел с нами.

В третий год я уже пошел с Ленкою. Сама напросилась. Опять - никого. Даже скучно. Завалили всей толпою к Хирургу и устроили сабантуй прямо у него в перевязочной. Никто не удивился и не спросил - кто мы и откуда. Мы не удивились, что в перевязочной средь ночи столько врачей. Да - сестричек.

А потом мы выросли и перестали бродить по апрельской Москве. Да и зачем бродить? Тихо у нас. Тихо и покойно. По-крайней мере - двадцатого апреля. Сами понимаете - ледок. Бродишь ночью - как бы не поскользнутся.