Доброслав помолчал, вспоминая недавнее прошлое.
- Поначалу всего боялась, плакала целыми ночами - лиха-то хлебнула не по годам. Вылечил я ее травами, кореньями, а больше лаской да приветом. Теперь получше стало, прижилась, пригрелась, успокоилась.
Да и мне веселей - девчонка ласковая, умная, работящая, к тому же землячка моя...
- Так ты родом из-под Мурома? - опять удивился Невзор.
- Оттуда, - подтвердил старик, - из лесов тамошних, из самой глухомани.
- Что ж не пожилось на родине? - спросил новгородец.
- Это ты у слуг христовых спроси, - ответил Доброслав, посуровев и потемнев лицом. - Вера моя им не понравилась, Богомилово капище, возле которого вырос я и где с годами заместил отца моего, поперек горла встало. Великий-то князь Андрей Боголюбский, крепко возлюбивший бога грецкого, суров был к исконной славянской вере. И пока стояло Богомилово, не было покоя в Боголюбове. Вот и пришли ратью великой, селение общинное дожгли, капище разорили, людишек наших, вставших на защиту его, посекли, как капусту по осени.
Немногим удалось вырваться, ушли налегке, прихватив самое дорогое - по горсти родной земли, по щепотке пепла из очагов домашних...
- Ха, - согласно сказал Невзор. - у нас, в земле новгородской, распри такие тоже случались.
- Ничего! - сполыхнулся Доброслав. - В скором времени кара небесная обрушилась на голову благочестивого князя, и чужая Богородица не оборонила его от лютой смерти.
- А наши людишки обвыкли, притерпелись, приловчились...
- Вижу! - перебил Доброслав. - Сию науку и ты, похоже, освоил.
Он быстро протянул руку к висевшей на груди Невзора оловянной бляхе с Ярилиным знакам и повернул ее - на обороте изображен был Архангел Михаил.
- Всякий живет, как умеет. - спокойно, без смущения, сказал новгородец. - Кабы ты был терпимее, так, может, и горя бы не вышло.
- Кабы они были терпимее не на словах, а на деле. - возвысил голос Доброслав, - так не стали бы людей, с ними несогласных, ущемлять в вере и обычаях древних. Ничего! Как князь Андрей поплатился за необузданное рвение свое, так и вся эта темная сила, неразумно удушив глубинное народное начало, - нарвется на силу еще более темную, и рухнут каменные своды, а чужой дух обратится в пустые дымы, огня и сладкозвучное пение.
Невзора встревожила горячая речь Доброслава.
- Крестивший меня отец Серафимий, - заговорил новгородец несогласно, с упряминкой, - молвил, что вера дедова есть химера и блуд духовный.
Гласит и заповедь Христова: не сотвори себе кумира.
- За. нашими кумирами - великое знание, накопленное нашим народом, многие-многие века жившим на нашей земле в согласии с нашей Матерью-Природой. За их дымами и огнями - опыт чужого заморского племени,не умевшего отстоять свободы, не сохранившего даже страны своей. Поверь, я хорошо понимаю травы и знаю наверняка, что человеку более полезно выросшее и вызревшее в его местности. Стремление же к далеким святыням вызывает пренебрежение к собственной земле, упование на небесное блаженство рождает презрение к сущей земной жизни, Серафимий твой, ничего, может быть, не ведая, просто повторяет заученные речи, а ведь в тех речах имеется смысл потаенный. Все меняется в жизни быстротекущей, меняются и слова, и как бывает трудно старое дерево представить проклюнувшимся в давние годы тоненьким ростком, так и в некоторых словах не можем мы рассмотреть изначального их содержания.
- Ты о чем? - не донял Невзор.
- Химера и кумир, ругательства христианские, происходят от древнего ростка, имя которому - Кимера.
- Кимера? - удивленно повторил Невзор" примеряя на язык незнакомое слово. - Что за Кимера такая?
- О том писано чертами и резами в древней книге, которая была составлена по памяти народной еще до времени Бусова. Много раз передавалась она из рук в руки и лет двести назад оказалась у киевского жреца Богомила. Когда же из Киева была изгнана древняя вера славянская, скрылся Богомил в лесах под Муромом. Там и после него хранили книгу долгие годы. Я получил ее от отца своего, который был жрецом Богомилова капища...
- У тебя есть эта книга? - пораженно спросил Невзор.
- Да, - утвердил Доброслав, - но ты ее не увидишь. Не почему, что я не верю тебе или боюсь злого умысла с твоей стороны. Хотя книгу и переносили несколько раз на новые доски, но время берет свое, и ветхость этих досок остерегает меня лишний раз прикасаться к ним.
Убегая из Киева, - Богомил сумел сласти только пять страниц древней книги, и я зачту их по памяти.
Доброслав испытующе взглянул на новгородца, после чего закрыл глаза и начал медленно говорить.
- Есть высокий огонь именем Ра. Есть воздух, он спасает от небесного гнева. Есть земля, она кормит живущих. Есть большая вода, в которой отражается Ра, и она принимает его имя. Другие зовут ее Ител. Душа живущего носят имя Ки. Душа, соединенная с небесным огнем и большой водой, есть Кимера. Страна от моря до леса. Земля полуденная окружена народами войны, населена беспокойными. Земля полуночная, которую эллины по незнанию зовут Гиперборея, есть наша земля. Она наполнена миром. Богатство - ничто, власть - ничто, знатность - ничто, мера всему - душа. Это есть Кимера...
Доброслав замолчал, и новгородец озадаченно взглянул на него.
- Худым своим разуменьем, - признался он, - не постигаю сказанного тобою.
- Говорится здесь о древней стране наших предков, стоявшей на берегах Волги-реки, которую они авали Ра, ибо отражала светлый лик солнечного бога Ра. Имя его сохранилось в словах, и ты знаешь эти слова: радуга солнечная дуга, радость -- дающая Солнце, Расея - сеющая Солнце... Эллины ошибочно называли жителей полночной Кимеры гипербреями, но через соседние народы звали их блаженными, умевшими жить без горя и неустроений. Главной добродетелью сих блаженных было богатство дум, которое позволяло им жить в согласии друг с другом и Великой Матерью-Землей, наполняло жизнь радостью и высоким смыслом.
Поверь, Невзор, мы в своих лесах старались жить по законам Кимеры.
Всякий человек - сын Природы, а скопище людское - часть ее. Наши боги не вымышлены есть, ибо каждый из них олицетворяет один из ликов Великой нашей Матери. Постигая своих богов, мы научались лучше понимать и крепче любить ее, разуметь человека и людское общежитие.
Душа, освещенная этим знанием, не позволяет наступить на горло слабого, силой или обманом отнять у имущего, ответить молчанием и смирением на вызов дерзкого. В наших общинные селеньях каждый труждался в меру сил своих, а когда их не хватало, иные помогали ему, ибо всякий может стать слабым и немощным. Но кроме старых, малых и нехожалых, не было никого, кто жил бы чужими трудами. Это есть Кимера. И заповедь, которую ты вспомнил, вполне нам понятна - не сотвори себе Кимеру, зачеркни прошлое, забудь заветы предков, отдай свой труд чужой силе, а чтобы не скорбеть об этом, уподобись бессловесному волу, оскудей душой, ибо блаженны нищие духом, смирись, пади ниц, смешайся с навозом, дабы тленьем своим удобрить чужую праздность. Посему так мила алчным мира сего грецкая вера и так ненавистен древний обычай вольных славян. Посему со времен насильного крещения и по сию пору жгли и жгут старые книги, разоряли и разоряют капища, убивали и убивают волхвов-ведунов, искореняли и искореняют саму память о вольности древнего славянства. А что взамен? Величественные храмы, наполненные чужими кумирами, где человек чувствует себя ничтожеством и где душу его перекраивают на рабский лад, внушают смирение, терпение и послушание не только богу грецкому, но и всякому, кто богат и знатен. Перекраивают народные наши праздники, их событиям чужой истории, перелатывают и богов наших, нарекая их именами истовых служителей чужой веры, а без этого всякому станет видна и понятна неполезность и ненадобность заморского зелья. Для того только, чтоб люди наши вкушали то зелье, пришлый волк рядится в шкуру славянскую. И после всего этого ты призываешь меня быть терпимее, забыть отца своего, забыть учителя Богомила, забыть Кимеру?