После нескольких неудачных попыток освободить раненых из заточения удалось с помощью креплений от гамаков осторожно поднять их наверх и перенести к разложенному костру.
Юноша издал ликующий крик, он готов был кинуться к своим товарищам, но не успел: внезапно его повалили на землю, накинув на голову и на плечи гамак, словно невод, в ячейках которого он запутался, а ноги быстро стянули крепкими лианами.
— Спокойно, мой дружочек, спокойно! — с ласковой ироничностью изрек надзиратель. — У нас есть маленький счет к этому типу, который так похож на вас и которого я знаю очень давно… Вот мы и должны с ним уладить наши дела…
Двое юношей и их отец, которых усердно растирали заботливые индейцы, постепенно приходили в себя. Глоток водки, введенный через сжатые челюсти, окончательно вернул их к жизни. В тот момент, когда глаза их открылись свету, растерянно уставившись на огонь очага с естественным изумлением людей, не верящих, что они еще живы, в тот момент, когда грудь их наполнилась первыми порциями свежего воздуха, они вдруг снова остолбенели, обнаружив, что крепко связаны по рукам и ногам, да так, что не могут пошевелиться!
Бенуа медленно подошел к пленникам. Он остановился возле костра, чьи кровавые отблески освещали его грубые, жесткие черты, резко сорвал с головы небольшую шапчонку, едва прикрывавшую затылок, и, глядя прямо в лицо изгнаннику, крикнул пронзительным голосом:
— Ты узнаешь меня, Робен?
Пленник сознавал безнадежность ситуации со всей ясностью, свойственной людям, которых капризная, полная борьбы и страданий судьба приучила к самым разнообразным опасностям. Он сразу узнал бывшего надзирателя и не удостоил ответом. Его спокойное и гордое лицо хранило впечатляющую бесстрастность. Но долгий взгляд, задержавшийся на мерзавце, заключал в себе такое сокрушительное презрение, что бандит почувствовал на своей щеке пылающий след оплеухи.
Он побледнел и сделал резкое движение, сгорая от желания наброситься на своего врага. Как недавно в пещере, ругательства и проклятия готовы были сорваться у него с языка. Но Бенуа не мог вымолвить ни слова, он только икал и мычал. Никогда еще человеческий организм не испытывал такого гнусного припадка слепой, бешеной ярости.
Робен и его сыновья наблюдали эту сцену с холодным и презрительным любопытством, они казались безучастными зрителями драмы, которая могла завершиться ужасной развязкой. Как будто семейство львов забавлялось гримасами трусливого шакала, не решавшегося залезть в холодную воду.
Индейцы и каторжники молчали, удивленные поведением главаря. Впрочем, они уже не раз наблюдали приступы его ярости.
— …Как собаки!.. Да, вы околеете все… как собаки! — наконец вырвался из груди Бенуа хриплый вопль.
Губы парижского инженера шевельнулись, голосом спокойным и звонким он произнес одно-единственное слово:
— Подлец!..
Этот неприятный эпитетnote 274 мог тут же завершиться катастрофой. Но случилось наоборот: он произвел на негодяя действие холодного душа. Тот внезапно успокоился, и, если бы не слегка дрожащий голос, невозможно было разглядеть приступ бешенства, который только что им владел.
— Ты мне заплатишь за это и за все прочее. Клянусь, я бы тебе размозжил голову одним ружейным выстрелом. Вообще я предпочитаю действовать быстро и решительно. Но именно поэтому отдам тебя в руки индейцам. Ты увидишь, какие они ловкие затейники! Таких палачей в Европе на сыщешь! Я же буду присутствовать на сеансе, как судья на матче. Тебя обслужат последнего, на закуску. Мои замечательные краснокожие начнут с твоих спутников. Они — твои дети, не правда ли? Я это чувствую по своей ненависти к ним. Все похожи, как тигриный выводок, на своего отца. Бравые молодцы. Посмотрим, как они сохранят присутствие духа, когда мой достойный друг Акомбака уделит им часть своей нежности… Мне также любопытно знать, останешься ли ты таким же фанфарономnote 275, когда твоих парней приголубят «бессмысленные мушки», а потом искромсают муравьи-маниоки… Они будут подыхать перед твоим носом, как лягушки в табаке…
Пленники оставались безучастными и немыми перед потоком дешевого хвастовства. Только их взоры, прикованные к глазам бандита, излучали непередаваемое презрение.
Краснокожие, понимавшие толк в мужестве, невольно восхищались такой твердостью. Поведение молодых людей, еще совсем детей, поражало индейцев, их почтение к людям белой расы нашло новую пищу. Завтрашний праздник обещает быть чудесным, он даст им огромное наслаждение применить на практике тонкие приемы палаческого искусства, в котором они так преуспели.
Душа покойного пиэй будет достойно отомщена, и масса Гаду не замедлит открыть перед нею обе половинки дверей, ведущих в рай, предназначенный специально для краснокожих. Акомбака, никогда ранее не «оперировавший» на белых, был подавлен величием своей миссии и испытывал сильные сомнения по поводу того, как надлежит ему вести себя в торжественный момент. Если бы Бенуа не убедил его в том, что белый человек с длинной бородой принял облик «бессмысленной мушки», чтобы проникнуть в глотку колдуна, то бедняга никогда бы не решился занести руку на представителя высшей и мудрой расы.
Но заявление бандита (а ведь он тоже белый), его присутствие на месте казни со своими бесчестными компаньонами подняли дух Акомбаки, придали ему необходимую самоуверенность.
Бенуа бросил на пленников последний взгляд, исполненный ненависти, и добавил, обращаясь к Робену:
— Я не намерен объяснять мотивы своего поведения по отношению к тебе. Мы в диком лесу, вдалеке от всякой цивилизации, здесь правит закон более сильного. И чтобы свести наши с тобой давние счеты, обстановка самая подходящая. Как ты понимаешь, и повод они дают более чем достаточный. Но, чем больше я размышляю, тем больше убеждаюсь, что это ты с помощью своих щенков пытался свалить нам на голову деревья на реке, а потом ранил стрелой одного из моих товарищей. Признайся, ведь сбежать нашему краснокожему пленнику помог тоже ты?
— Да, я, — четко выговорил Робен.
— Вот уж не ждал такой откровенности! Твое признание успокаивает мою совесть, — иронически заключил Бенуа. — Вы проведете ночь в этом месте, здесь вполне удобно. Полдюжины краснокожих и один из моих парней будут у вас телохранителями. Охрана надежная, спите спокойно, желаю приятных сновидений! До завтра!
Робена и троих его сыновей усадили рядом, спинами к связке пальмовых листьев. Индеец с широкой тыквенной бутылкой, наполненной куаком, подносил каждому по очереди горячие плотные катышки, но пленники отказались от пищи. Другой принес кувшин с водой. Бедняги сделали по нескольку глотков, что дало им некоторое облегчение.
Главарь убрался, краснокожие остались под началом Бонне, которого надзиратель кратко посвятил в суть происходящего.
Пленники беседовали вполголоса, но по-английски, к великому разочарованию Бонне, которому очень хотелось знать, о чем они говорят. Запрещать разговоры он не собирался, ибо шеф отдал приказ не мешать их общению.
Патрон так поступил, конечно, не из гуманности: просто он надеялся, что доверительная беседа в такой момент, трагическая торжественность последнего разговора способны привести к проявлениям слабости и тем самым усилить его торжество.
Ожидания надсмотрщика не оправдались. Робинзоны, богатыри не только телом, но и духом, с детства готовились к любым превратностям жизни. И безжалостные удары судьбы, самые внезапные катастрофы могли их потрясти, но не в состоянии были сокрушить.
Однако на сей раз они должны будут погибнуть безоговорочно, если не произойдет какого-то чуда — увы, слишком невероятного в подобных условиях и в таком месте! Невозможно было не только предпринять отчаянную попытку освободиться от своих уз и убежать, но даже просто пошевелиться — настолько плотно спеленали их палачи по рукам и ногам!