Проснулась она рано. За окнами лежал тяжёлый фиолетовый снег.

Осторожно ступая по полу, хозяйка поставила самовар. Несколько раз входила она в горницу, но всё не решалась будить квартиранта. Он спал крепко, подложив под щёку ладонь.

— Устал, умаялся, — прошептала Власовна и вытерла рукой глаза. Товарищ Чапаев, а товарищ Чапаев?

— Что, утро? — спросил тот, откинув край пахнувшего нафталином одеяла, и посмотрел на окно. — Петька, поднимайся! — сказал он Исаеву, спавшему на сундуке.

На столе азартно посвистывал самовар, но пить чай было некогда подали лошадей.

Кутаясь в тулуп, Чапаев говорил:

— Прощай, хозяюшка, спасибо за приют. Может быть, ещё когда увидимся!

Кучер гикнул на коней, и сани резво покатились, поднимая искристую снежную пыль.

ВСТРЕЧА

Васька Ягодкин всплеснул над головой руками и вьюном пошёл по избе вприсядку.

Фёдоров хлопал в ладоши, приговаривая:

Скрипели, охали половицы, на полке дребезжала посуда. Бойцы не слышали, как звякнула щеколда калитки, как кто-то взбежал на крыльцо, обмёл в сенях ноги. Когда отворилась дверь, все сразу обернулись.

В избу вошёл командир взвода Семён Кузнецов — разведчик. Не отирая красного, обветренного лица от налипшего к бровям и к редкой рыжей бородке снега, шагнул вперёд и остановился под матицей:

— Новость, ребята, принёс! — Глаза у Кузнецова светились большой радостью.

Пристально смотря ему в лицо, красноармейцы тоже заулыбались, а Васька не вытерпел, сказал:

— Не томи, говори скорей!

Командир вытер лицо и, бросив на скамейку папаху, закричал:

— Радость-то какая, право слово! Чапаев к нам едет!

Все расселись полукругом у топившейся печурки. Кузнецов пояснил:

— Он командиром нашей Александрово-Гайской бригады назначен. Завтра утром ожидают его.

Кузнецов стал заботливо протирать смоченной в керосине тряпочкой убранные в серебро ножны сабли, с которой он никогда не расставался.

— А какой хороший человек Чапаев! — продолжал разведчик. — Как отец родной с каждым бойцом обходится. В деле, правда, строгий. Я с ним в прошлом году вместе воевал, знаю.

Товарищи попросили ещё что-нибудь рассказать о Чапаеве.

Обычно молчаливый, не охотник до больших разговоров, на этот раз Кузнецов согласился.

— Приехал Василий Иванович раз к нам, — негромко, задумчиво начал Кузнецов, — кажись, под Селезнихой дело было, и говорит командиру: «А ну, покажи местность, которая в твоём подчинении». Командир, конечно, берёт нас с собой, десять кавалеристов. Тронулись… Ехали по оврагам, через рощи и местность изучали. Вдруг из-за бугра конный разъезд белоказаков, человек так в сорок…

— В сорок? — испуганно переспросил Фёдоров.

— Не меньше. Тут Чапаев как крикнет: «В атаку, ребята!» — и бросился на казаков. Мы — за ним. — Кузнецов вынул из ножен саблю и полой гимнастёрки провёл по зеркальной полоске стали. — Белые будто вначале испугались, назад попятились. А потом на нас бросились. Рубка началась. Я одного — чубатого такого — из нагана в упор свалил, а другого саблей ударил. Оглянулся вбок и вижу: Василия Иваныча с двумя бойцами человек пятнадцать окружили. Я как увидел это — и соседу своему: «Колька, за мной!» Пришпорили коней — на помощь. Одного беляка наповал, другому из рук саблю выбили. «Так их, Сёмка!» — закричал Чапаев, а сам вправо и влево коня поворачивает и всё без промаха бьёт…

— Эко здорово как! — вырвалось у Ягодкина, и он бросил в печурку согретый в руке большой сосновый сучок.

— Схватка горячая была, но противника мы всё же разгромили. С десяток в плен забрали, побили многих, а сами пальца не ранили. Чапаев весёлый, смеётся: «А ещё в плен хотели взять Чапая! Где им, подлюгам!»

Кузнецов смолк, уставился на бегающих по полу огненных зайчиков. Перед глазами возникли родные места, пыльные степные сёла со скрипучими колодезными журавлями, извилистый, крутоярый Иргиз.

— А как ты саблю, Семён, от Чапаева получил? — спросил один из бойцов.

— Под Осиновкой горячее сражение было. Чапаев вызвал меня после боя к себе и говорит: «Возьми мою саблю. Подарок тебе от меня».

— Сварилась! — перебрасывая с руки на руку горячую картошку, закричал Фёдоров.

После ужина бойцы легли спать, а Кузнецов расположился за столом бриться. Вглядываясь в тусклый осколок зеркала, с затаённой тревогой думал: «После осеннего похода на Уральск не пришлось увидеться. А потом он в академию поехал… Четыре месяца прошло… Неужто забыл?»

Лёг Кузнецов поздно, а в голову всё лезли мысли о предстоящей встрече, вспоминалась родная Гусиха…

Уснул он под утро.

Крепко спящего командира разбудил красноармеец Фёдоров.

— Семён, а Семён! — трепал он за плечо Кузнецова. — Проснись, Чапаев приехал!

Собирался Кузнецов торопливо, но тщательно. Почищенная шинель сидела на нём ладно, сапоги блестели.

У крыльца штаба бригады стояли бойцы. Все оживлённо переговаривались и с нетерпением посматривали на дверь.

«Неужели забыл? — тревожно думал Кузнецов, в волнении теребя зябнущими пальцами портупею. — Бойцов-то нас было много, а он один, всех не упомнишь… Нет! Василий Иваныч не такой, как другие. Вспомнит. Своих он знает».

Неожиданно все закричали:

— Ура-а Чапаеву!

С крыльца быстро спускался Василий Иванович. Он улыбался и приветливо махал рукой.

В горле у Семёна пересохло, перехватило дыхание. Расталкивая людей, он бросился за Чапаевым, направлявшимся к санкам:

— Василий Иваныч!..

Чапаев обернулся. Взглянул на запыхавшегося Кузнецова, и его быстрые зеленоватые глаза сощурились в ласковой улыбке:

— Кузнецов?.. Семён?..

— Он самый, Василий Иваныч! — Командир взвода протянул Чапаеву широкую жилистую руку.

— У, Сёмка! — Чапаев обнял Кузнецова, и они поцеловались.

— Совсем окончил науки, Василий Иваныч?

— Пока кончил. Не сидится мне спокойно, когда республика наша в таком положении: со всех сторон враг наседает, — глухо говорил Чапаев. — А учиться надо, Семён… Ну, живём как?

— Живём!

— Повоюем ещё, Семён, за победу коммунизма, а?

— Повоюем, Василий Иваныч, беспременно!

Чапаев сел в санки и поехал в Казачью Таловку.

Кузнецова окружили красноармейцы. Толстый от надетого на пиджак тулупа невысокий мужик, должно быть обозник, скребя пальцем за ухом, спросил:

— Он что же тебе, сродни доводится?

Кузнецов спрятал в карманы посиневшие руки и, чуть улыбнувшись обветренными губами, громко сказал:

— Нет, папаша. Я у Чапаева в полку рядовым служил.