— В отряд? — Брови у Чапаева поползли вверх. — А что ты делать будешь в отряде?

— Разведчиком буду.

— Ловко!.. А почему из дому убежал?

— У меня нет дому… Папанька у красных служил, его в Самаре беляки убили, а мамку повесили. Один теперь я.

— Откуда? Звать как?

— Из Таволжанки. Степан я, Михайлы Лисухина сын.

— А лет сколько?

— Четырнадцатый с масленицы пошёл.

Из штаба вышел вихрастый весёлый парень.

— Приехал, Василий Иваныч? — спросил он дружески.

— Приехал, Петька, — так же просто ответил Чапаев.

— А с кем это ты говоришь?.. Никак, Стёпка? — Парень подбежал к мальчику, схватил его за руки.

Стёпке почудилось, что он где-то слышал этот голос, но где, припомнить никак не мог.

— А старика нищего… помнишь?

— Помню…

— Так это я и был! — Вихрастый парень засмеялся и обнял Стёпку. После моей разведки мы их крепко пощипали… Василь Иваныч, я этого мальчонку на квартиру отведу. Можно?

— А ты зачем мне тогда не сказал, что ты от Чапаева? Я бы с тобой ушёл, — с тихим укором сказал мальчик Петьке.

— Нельзя было, парень. Дело-то было такое серьёзное.

Мигушка слабым, дрожащим огоньком еле освещала середину избы. В углах, тонущих в полумраке, шуршали тараканы.

На разостланных по земляному полу шинелях спали вповалку чапаевцы. У жарко натопленного подтопка около пулеметчика коммуниста Зимина сгрудилось несколько бойцов. Пулемётчик рассказывал сказку:

— Идёт плотник с барином в лес, брёвна, одним словом, выбирать. Да-а… Пришли в лес. Ходит плотник по лесу, обухом по деревьям постукивает да ухо к стволу прикладывает… Вот так, значит…

Зимин показал, как делал плотник. Стёпка привалился к плечу пулемётчика, вытянул ноги.

— «Ты что делаешь, мужик, чего слушаешь?» — спрашивает барин плотника. «А вот обойми дерево, приложи ухо, и ты услышишь», — ответил плотник. «Да моих рук не хватит, не могу я», — сказал барин. «Это не беда! Давай я тебя привяжу, ты и услышишь». Ну, барин, одним словом, согласился. Да-а… — Зимин достал из кармана вышитый бисером кисет и принялся свёртывать цигарку. — Привязал плотник барина к дереву, взял вожжи и Давай его охаживать. Лупит, а сам приговаривает: «Слушай, слушай, волчий сын, что тебе дерево говорит! А говорит оно: не обижай мастерового человека!»

Взрыв смеха прокатился по избе. Проснулся кашевар, выругал полуночников и повернулся на другой бок, прикрыв полой шинели голову.

Стёпка вскочил на колени и широко раскрытыми глазами уставился в белые от мороза окна.

— Стреляют! — прошептал он.

В насторожённой тишине звякнула калитка.

— Белые! — кричал кто-то в сенях, не находя впотьмах дверной скобы.

Поднялась сумятица.

— Спокойно, товарищи! — негромко сказал Зимин. — Будем биться!

Чапаевцы выбегали на улицу, ложились у заборов и отстреливались. Зимин и Стёпка выкатили на дорогу пулемёт. Стёпка подавал ленты, пулемётчик строчил по неприятелю. Кто-то ускакал задами в соседнее село, где стоял кавалерийский полк.

— Продержимся как-нибудь, а тут свои подоспеют, — подбадривал Зимин, вставляя в пулемёт новую ленту.

— Продержимся, — соглашался Стёпка, старательно вглядываясь в сторону противника.

Неожиданно Зимин отшатнулся назад и, запрокинув голову, повалился на землю. Стёпка нагнулся над ним.

Пулемётчик был мёртв.

— Ур-ра! — раздались пьяные голоса.

По занесённой снежными сугробами улице скакали белоказаки. В неестественно ярком лунном свете отчётливо вырисовывались и летевшие словно по воздуху кони, и фигуры всадников. Устрашающе сверкали тонкие полоски сабель.

Всё ближе, ближе неприятельская конница.

Отступая, чапаевцы побежали по переулкам посёлка.

Стёпка припал к пулемёту и нажал гашетку.

Всадник, скакавший прямо на Стёпку, внезапно вздыбил лошадь и тут же рухнул вместе с нею на дорогу.

А вслед за ним другой белоказак вылетел из седла, сражённый пулей, и обезумевшее животное метнулось в сторону, волоча за собой по снегу безжизненное тело.

Падали люди, падали кони. Круто повёртывая лошадей, белоказаки отхлынули назад. А Стёпку охватила такая ненависть к ним, что мальчик, до боли стиснув зубы, стрелял до тех пор, пока не опустошил всю ленту. Пошарив рукой в пустом ящике, он прислушался.

Кругом было тихо-тихо. Напрягая слух, Стёпка замер в ожидании, что вот сейчас-то и случится самое страшное и непоправимое. По спине пробежал холодок, на голове зашевелились волосы. Что это?.. Цокот копыт. Он раздавался всё явственнее и громче в морозной пугающей тишине ночи. Казалось, на посёлок надвигалась какая-то несокрушимая стальная лавина.

Стёпка сорвался с места и, перепрыгивая через плетни, увязая в снегу, скрылся в степи.

Выслушав Чапаева, Исаев посмотрел в утомлённое лицо командира.

— Можно идти, Василий Иваныч? — спросил ординарец.

— Иди. И Стёпку поскорее пришли, я его в разведку хочу послать. Паренёк ловкий и смелый. Хороший разведчик будет.

Чапаев кивнул головой и принялся что-то писать в раскрытой перед ним тетради.

Стёпку нигде не нашли. Никто не знал, куда он делся. И все решили, что мальчик, верно, погиб. Но прошло три дня, и Василию Ивановичу доложили, что паренька привезли с хутора Овчинникова.

— Обыскивали мы двор одного богатея, — докладывал Силантьев, — оружие он скрывал. А рядом изба сельского сторожа стоит. Один красноармеец и загляни в окно, к сторожу. А там Стёпка.

— Приведите его сюда, — приказал Василий Иванович.

Ввели Стёпку.

Голова у Стёпки была опущена на грудь, в грязных руках он держал шапку с красной звёздочкой.

— Что делал на хуторе, герой, говори! — Чапаев пытливо уставился на подростка, и тот ещё ниже опустил лобастую голову. — Ну, я слушаю.

— Рисовал, — сипло прошептал Стёпка.

— Что, что?

— Рисовал… картину.

— Рисовал! — Чапаев встал, дёрнул себя за ус.

— Когда у меня лент не стало, — заикаясь, рассказывал Стёпка, — я из посёлка убежал — испугался. В Овчинниково убежал. А там наши казаков побили… Из сумки убитого офицера я масляные краски взял. Рисовать захотелось. Никогда я красками не рисовал. Схватил я их — и к деду, сторожу.

Стёпка распахнул шинель, расстегнул ремень на гимнастёрке и вынул из-за пазухи холщовый свёрток:

— Вот… картина.

Василий Иванович развернул свёрток. На мчащихся конях сидели всадники. Над их головами поблёскивали клинки. Впереди всадников под красным знаменем скакал командир в развевающейся по ветру чёрной бурке. У него были пышные, до плеч усы и малиновый бант на папахе.

Под картиной была подпись: «Чапаев несётся в атаку с чапаевцами, которые в его отряде».

Василий Иванович долго смотрел на картину. По исхудалому лицу его скользнули отсветы какой-то неизведанной, небывалой радости.

О многом в эти минуты передумал Чапаев. И о том, что скоро, должно быть, конец войне, и о своих ребятах, которые так редко видят отца, и о Стёпке. У мальчика впереди большая и светлая жизнь.

Чапаев не утерпел, улыбнулся:

— Молодец! Как это у тебя ловко!

Стёпка ободрился, поднял голову:

— Я два дня рисовал и ночью.

— И где ты талант такой постиг?

— Учитель сельский учил. Бумаги мне давал, карандаши…

— Ловко! — щурился Чапаев. — Только соврал ты малость. Усы у меня поменьше, да в уздечке этот вот ремешок не на месте.

Он сел на старый, замасленный диван и усадил рядом с собой повеселевшего Стёпку.

— Когда кончим воевать, Стёпка, — говорил Чапаев, обняв руками колено, — жизнь прекрасная будет, и мы учиться с тобой поедем. В академии: я в военную, а ты в рисовальную… Должна быть такая академия!.. Поедем?