VI. Путь сквозь ад и прощание с поэзией
Завершением всего трех-четырехлетнего периода в жизни Рембо, когда он творил поэтические произведения, отрицанием собственного "позднего" творчества и в то же время отрицанием символизма за десять лет до того, как символизм сложился, является последнее произведение Рембо - "Одно лето в аду" (1873), своего рода фантастическая исповедь, по-своему точная, объясняющая решение девятнадцатилетнего поэта полностью отказаться от поэзии.
Книга датирована автором: апрель - август 1873 г.; вышла она из печати осенью (вероятно, в октябре) 1873 г. в издании Жак Пост (Poot) и Кo в Брюсселе тиражом в пятьсот с лишним экземпляров; проставлена цена - 1 франк (ок. 25 коп.). Несколько авторских экземпляров Рембо подарил друзьям, и прежде всего Верлену, отбывавшему в это время тюремное заключение за покушение на жизнь Рембо. Верленовский экземпляр - единственный надписанный (не совсем исключено, что Верлен сам имитировал надпись). Среди других литераторов, получивших от Рембо редкостный дар, были Делаэ, Форен, коммунары Вермерш, Андрие.
Весь основной тираж (500 экз.) Рембо не оплатил, и он остался у издателя, который не предпринял никаких попыток пустить книгу в продажу.
Зять Рембо, Патерн Верришон, ссылаясь на свидетельство жены, придумал патетическую историю, как поэт сжигал на глазах у родичей тираж книги. Но в 1901 г. Леон Лоссо, бельгийский адвокат и библиофил, случайно обнаружил на складе весь основной тираж: 75 попорченных сыростью экземпляров были уничтожены, а остальные 425 были проданы Леону Лоссо по себестоимости. О своем открытии Лоссо сообщил в 1914 г.
Акт отказа от всего тиража, может быть, не менее ясно, чем придуманное театрализованное действо сожжения, указывает на волю Рембо к разрыву с литературой. Пониманию этого не противоречит то, что Рембо, при всей своей "нечеловеческой" решимости, мог еще год-два интересоваться судьбой уже написанного и полагать, что можно попытать счастья с "Озарениями". Он их переписывал в 1873 г., самое позднее - в первые месяцы 1874 г. Однако переписывание с целью уступить третьему лицу и текст, и полномочия на издание - не есть ли это тоже акт отказа?
Отказ логически вытекал из общей переоценки поэтом теории ясновидения, но фактически частично был ее результатом. Элементы объяснения отказа от литературы присутствуют и в самом тексте "Одного лета в аду", но это не значит, что нужно рассматривать всю книгу как декларацию, объявляющую о готовом решении. Тогда "Одно лето..." было бы публицистикой, а не художественным произведением, воспроизводящим динамику становящихся мыслей и чувств.
Рембо начал работу над книгой, находясь в Роше - на ферме матери под Шарлевилем, куда он вернулся 11 апреля 1873 г. из Англии. Он продолжал работу, возможно, во время новых кратких скитаний с Верленом (с 24 мая по 10 июля, когда Верлен, стрелявший в Рембо, был арестован в Брюсселе). Затем Рембо работал над книгой по возвращении в Рош в июле и августе 1873 г. Несомненно, разрыв с Верденом повлиял на решительный тон книги.
Как следует из письма к Э. Делаэ от мая 1873 г., Рембо вначале не думал о "поре в аду" или о "прохождении сквозь ад". Он описывал свое произведение как "простоватое и наивное" и предполагал назвать его "Языческой книгой" или "Негритянской книгой". В эти понятия вкладывалась мысль, что человек, не исповедующий христианство - язычник или негр, - пусть теряет права на мистические радости и вечное спасение в христианском понимании, но зато вместе с ними теряет и комплекс греховности и боязнь адских мук. Последняя редакция сохранила главный смысл книги - отречение от европейской цивилизации с ее христианством. Это новая для Рембо по сравнению с мечтами ясновидца утопия: в ходе работы для него становилось все более важным описать, как он проходил "сквозь ад". Поэт думает, будто это ему действительно удалось. Совсем иначе, чем Данте, но и Рембо выходит из ада...
Годы после поражения Коммуны, весь период своих символистских исканий, всю поэзию, кикой она тогда жила в его представлении, Рембо изобразил как время пребывания в аду - "в самом настоящем: старинном, врата коего отверз Сын человеческий...". Рембо подвергает теорию ясновидения и весь комплекс символистских идей беспощадной критике. Эта критика тем убийственнее, что она является критикой изнутри, исходит от одного из крупнейших предсимволистских поэтов, увидевшего несостоятельность попыток познания сверхчувственного и магического воздействия на мир и со свойственной Рембо ошеломляющей откровенностью напрямик признавшегося в этом.
Начатая Рембо во введении и проходящая сквозь всю книгу критика является величайшей refulalio symbolismi, убедительнейшим опровержением французского символизма за всю его историю: ей, можно сказать, "нет цены". Убедительность такого опровержения безмерна, ибо оно рождено спонтанно и мгновенно и изошло изнутри едва складывавшегося течения.
Справедливости ради надо сказать, что теория ясновидения, которая отвергается автором, отнюдь не во всех аспектах была равнозначна эстетике символизма, а, по замыслу Рембо 1871 г., первоначально имела большое социально-утопическое содержание. Хотя отчаявшийся от неудач ясновидения Рембо как будто иногда забывал об этом, но его художественный гений напоминает об исконной задаче, ставившейся ясновидцу. Отсюда таинственное и полисемично вплетенное в контекст, но важное утверждение: "La charite est cette clef" ("Этот ключ - милосердие", даже, может быть, - "солидарность страдающих". Рембо примерно в этом смысле употребляет слово "шарите").
Отказываясь от ясновидения, Рембо не искал другого идеала искусства и на практике придерживался многих положений своей ясновидческой эстетики. Его исповедь еще более жгуча, чем исповедь Августина, ибо она написана не после, а в момент покаяния. В соответствии с принятым им в "письмах ясновидца" принципом "передавать неясное неясным" Рембо, исповедуясь в душевном смятении, допускал в своей книге беспорядочное смешение мыслей. "Одно лето в аду" написано отрывочно, частями в темной, алогичной манере и представляет фантасмагорию. Понимание книги затрудняется тем, что Рембо, как объясняла Инид Старки, стремится изобразить одновременно прошлое, настоящее и будущее, опуская все соединительные звенья {См.: Starkie Е, Arthur Rimbaud, London, 1938.}. Мы ссылаемся здесь на ту самую злополучную английскую исследовательницу Инид Старки, которая, опираясь на заведомо тенденциозные бумаги доносчиков-галлофобов из Форин Оффис, доказывала "документально", будто так и оставшийся полунищим Рембо-"африканец" торговал рабами!