Наверное, сама Ирина возмутилась бы, скажи ей кто-нибудь об этом, но факт остается фактом — 15 августа 1999 года Ирина Стекляшкина совершила первый в своей жизни поступок взрослой самки Homo sapiens — она отказалась от девчачьего потребительского отношения к знакомым парням и мужчинам. Так вот — Ирина НЕ разбудила Павла. Она сама пошла к Махалову и выяснила, когда и куда они собираются уходить. Махалов намерен был поднять отряд часов в пять вечера, сделать последний рывок до избушки, там провести день, изучая геологические обнажения, потом идти наверх, в гольцы, на что потребуется еще день, и там тоже проработать дня три. И все это — очень далеко от Красных скал. На Красных же скалах, в хорошо изученном районе, по мнению Махалова, делать было совершенно нечего, и туда идти он не хотел.

— А вы хотите с нами, Ирочка? Пойдемте, суп у вас получается.

— Я еще подумаю…

Вывод же был прост и ясен — надо уходить в Малую Речку. Вот встанут все вместе в пять, она поднимет Павла, и они уйдут в Малую Речку. Перспектива прогулки по ночному лесу не очень радовала Ирку, но и это было лучше встречи в матерью, папой и… прямо скажем, к Хипоне Ирка относилась особенно нехорошо и даже мысленно называла его словом, совершенно неподобающим для юной романтической особы.

Приняв решение, Ирина прикорнула возле Павла, и мирно спала до взрыва шума, сопровождавшего появление на базе Маралова-старшего. Двери бухали, полы стучали и скрипели, в тихой таежной глуши все обычные звуки раздавались непривычно громко.

С бьющимся сердцем слушала все это девочка… А потом склонилась к мирно почивающему Павлу. Разбудить поцелуем Ирка Павла не решилась, упустив возможность совершить второй в жизни женский поступок.

— Пашка, вставай… тут Маралов! — Самое трудное оказалось оттащить Маралова от общения с Махаловым, со всеми членами кружка. — Дмитрий Сергеевич… У нас просьба… вы когда собираетесь в Малую Речку?

— Сегодня. Вот дождусь гостей, а то их Саша привез, а я даже и в глаза не видел; хоть познакомимся… А там и домой.

— Дмитрий Сергеевич… Вы можете нас взять обратно? Мы уже посмотрели базу, а с Махаловым мы дальше не пойдем.

— Гм… Я думал, вы тут поживете.

— Мы бы и пожили…

— Так живите! Места хватит, а вернетесь вместе с рыбаками, или я тут дней через пять буду…

— Не… можно, мы обратно?..

— Возьму, конечно. Только я сперва гостей своих дождусь, познакомимся хотя бы. А вечером поедем… или в ночь.

— Дмитрий Сергеевич… А можно, мы пока погуляем? Мы по дороге пойдем, а вы нас и подберете… На обратном пути…

— Где это вы будете гулять?!

— Да просто по дороге! Мы пойдем себе, а вы догоните…

Маралов смотрел на детей куда проницательнее, чем они сами ожидали… и чем они бы этого хотели.

— А ну давайте, выкладывайте! Взять с собой я вас возьму, не сомневайтесь. Но в чем дело, это вы мне сейчас объясните!

— Да ни в чем…

— Ага, ни в чем! Не успели попасть на базу, как сразу назад! И особенно не хотите встречаться с рыболовами… Чем это вас, ребята, не устраивают те, кто здесь живет? А?!

— Откуда вы знаете, что мы из-за них?! — не выдержал Павел.

Какое-то мгновение Дмитрий Маралов смотрел на Павла одной стороной лица: более здоровым глазом. И улыбнулся так же хорошо, как обычно, пожалуй, даже радостно:

— А что я должен подумать, если вы изо всех сил не хотите с ними встретиться?! Согласны по вечерней тайге прогуляться, лишь бы обошлось без встречи?!

И еще раз улыбнулся, еще шире, обнял плечи детей огромными руками. Словно в мягком железе утонуло Иркино плечо, и подумалось ей уже совсем не по-дочернему: что, наверное, и женой этого человека быть очень даже здорово… во всех отношениях. Мелькнула даже зависть к Надежде Григорьевне… Но не успели оформиться грешные поползновения Ирины, не успели вылиться ни во что четкое, как утонули в грохоте голоса Дмитрия Сергеевича:

— Ну, колитесь, колитесь! Я правильно выражаюсь, а?!

Огромный человек улыбался, и это несколько смягчило впечатление. Пашка опустил глаза долу, ковырял носком ботинка землю. Значит, отвечать надо самой (и опять не поняла Ирина, подставляет ее Павел или оказывает ей уважение, как человеку самостоятельному и как хозяйке своих тайн).

— Там мои предки… Родители то есть… — тяжко вздохнула Ирина. — Я с ними не хочу встречаться.

С минуту Маралов таращился на детей с таким выражением, как если бы они свалились с Марса. Ирине пришло в голову, что ведь и впрямь для человека, в пятьдесят лет заводящего пятого ребенка от той же самой жены, она и ее родители — что-то вроде живых марсиан.

— Значит, не хочешь… — Маралов говорил задумчиво, неторопливо осмысливая сказанное. — А почему?!

— Они у меня украли клад, — так же трагически вздохнув, сказала Ира. — Где он закопан, вы пожалуйста не спрашивайте, Дмитрий Сергеевич… мне вам врать ужасно неохота. Мне дедушка завещал, а они сами поехали…

— А почему не вместе? — Маралов спрашивал тихо, душевно. Ирина вскинула глаза на это большое, умное лицо. Капли пота выступили на лбу сопящего от напряжения Маралова: он изо всех сил пытался понять, что же вообще тут происходит.

— А не я это решала… — тихо сказала Ирина. И добавила уж вовсе глупо: — Они сами…

Еще с минуту Маралов усиленно думал, склонившись головой над ней и Павлом.

— Ну что поделать… уже взрослые… — задумчиво сказал он даже не детям… скорее уронил в пространство. И внимательно взглянул в лицо каждому, причем начал с Павла, и после Ирки опять посмотрел на его.

— Значит, так. Сейчас вы поешьте и идите по дороге — до русла. Или русло перейдите и там ждите. Я торопиться не буду и выеду часов в одиннадцать.

— Мы будем сидеть и слушать «Люську»…

Только сейчас дети поняли, до чего у них отлегло от сердца.

— Да не трусьте вы! Гуляйте себе спокойно, а уж по темноте выйдете к дороге и ждите. Или идите себе по дороге, прямо в деревню; я никуда не денусь, догоню.

И Маралов опять улыбнулся хорошей, ясной улыбкой.

— Да возьмите поесть, я сам не знаю, когда двинусь.

Через полчаса дети уже шли по дороге, миновав мокрющий луг и держась вдоль каменистого русла — оно же проезжая часть. Скажем честно — особенного желания еще побегать по лесу, особенно с тяжелыми рюкзаками, дети не испытывали. И выйдя к давешней избушке, опять стали лагерем — развели огонь, попили чаю, и Павел прилег отдохнуть, спал почти до темноты.

Солнце заваливалось за лес и за горы, ползли вечерние тени в распадки, река забормотала глуше, и грусть заползала в души детей.

До чего удивительно действуют на человека кроны деревьев… особенно когда они вроде наименее красивы, когда видны в основном абрисы силуэтов — на фоне закатного неба. Ну, пусть и не закатного — но вечернего, темнеющего. И чем больше вечереет, «вечернее» силуэты деревьев, чем более небо можно назвать гаснущим, тускнеющим, чем более «вечернее» состояние всей природы — тем сильнее впечатление.

Конечно же, можно предположить, почему. Мы — потомки существ слабых, не агрессивных и не опасных для других видов. Мы до сих пор реагируем на вечер, потому что кончается «наше» время. Наши глаза не приспособлены для наступающей темноты. А из берлог выходят те, чьи глаза как раз прекрасно приспособлены для ночных охот.

Наверное, там же и корни нашего влечения к кронам деревьев. И вообще интерес к деревьям — особенно большим, надежным…

Ира чувствовала, что это приключение для нее навсегда будет связано с силуэтом тополя на фоне вечернего неба, — бирюзового, с розовыми разводами. Этот силуэт навсегда станет символом того, что произошло с ней в августе этого года. Больше, чем ревущая река, на которой можно кататься, и шум порогов в темноте. Больше, чем нависшие холмы. Такой же символ, как сосна на их даче, как огромный дуб после поездки в Ленинград. Этот год провалится в прошлое, и всякий раз, вспоминая Малую Речку, и события, и людей, она мысленно увидит этот тополь.

Но грусть детей, увы, была вызвана не только красотами вечернего леса. В лесу было… ну, страшно, может быть, в полном смысле слова и не страшно… Но жутко было, неприятно.