«Театр одного актера» не дает мне покоя. Начинаю раздумывать о репертуаре и тут же сам себя перебиваю мыслью об обстоятельствах, которые должны, как мне кажется, повлиять на успех или неуспех моей затеи. Хорошо бы, думаю я, успеть сняться сейчас в 2-3 фильмах в главных ролях, чтобы в самом начале работы иметь какую-то более-менее устойчивую популярность. А может, этого и не надо? Хотелось бы сразу шагнуть в большое настоящее искусство, заявить о рождении нового театра, и я цепляюсь за всё, что на мой взгляд поможет мне сразу же твердо стать на ноги. Твердо знаю одно: если играешь трагедию, зрители должны рыдать в зале, если играешь комедию, то они должны умирать от смеха. Потрясение – вот результат, к которому надо стремиться при работе над любым материалом.
Немедленно сесть за работу над «Зап. сумасшедшего». Я знаю, как можно сделать концертный спектакль гораздо более выразительным, чем спектакль, который я играю. Прежде всего следует пересмотреть общую сверхзадачу, конкретность и выразительность, доходчивость каждой сцены. Отбросить всю прежнюю режиссуру. Надо летать, а не заниматься ловлей блох!
«Линейность истории». Мелькнула догадка. Мне самому еще не ясно до конца, о чем она. Ведь идея справедливого общества возникла давно, очень давно. И вроде была выражена ясно. Если взять ее с Христа (а она возникла еще раньше), и то получится внушительный стаж. Почему же до сих пор не построено это справедливое общество? Мы очень просто – линейно – выстраиваем будущее человечества. И очень просто – так же линейно – строим прошлое человечества. И чудно: линия прошлого и линия будущего почти всегда служат продолжением линии сегодняшней. В этом есть какая-то корысть, оправдание сегодняшнего дня. И боязнь заблудиться. Простой пример. Оправдываем Грозного, чтобы угодить Сталину и его системе. Предаем Грозного анафеме, чтобы угодить Хрущеву и его системе. И в любом случае остается прямая линия. Вот где надо искать причину вялости современного искусства, его импотенции, его невозможности оплодотворить общество.
Я задумался об идеале будущего как о совокупности духовного аристократизма и нравственного самоусовершенствования. Ницше и Толстой!
Полистал Л. Толстого («Об искусстве и литературе»). Потянуло к писанию. Вот уже второй месяц я не прикасаюсь к своим планам. Это и хорошо и плохо. Хорошо потому, что я начинаю скучать по своим героям. Плохо потому, что я вообще ничем не занимаюсь. Живу в каком-то пассивном ожидании «вдохновения».
Мне чертовски нравится «нахальство» Ануйя, когда он заявляет о том, что его не очень интересуют подлинные факты из жизни исторических персонажей, о которых он пишет пьесы. Я тоже пришел к выводу, что в своих «исторических» вещах мне необходимо стремиться выразить свою иронию по отношению к современному обществу. История для меня не должна быть самоцелью. История – слуга, не больше.
«Арльская трагедия» – веселый фарс о двух очень наивных и упрямых гениях. Написать эксцентрические характеры. Повторяю, вещь должна быть очень смешная. И читатель и зритель должны почти на протяжении всей пьесы умирать от смеха, надрываться, уставать от смеха, молить о пощаде. И рыдать в двух-трех местах. Вот и все! Я ведь так мало хочу! Меня сейчас начинает настораживать то сюжетное построение, которое я придумал для «Арльской трагедии». Оно стало слишком прямолинейным и примитивным для меня. И тут, видимо, придется еще много подумать. И начать надо, мне кажется, не с построения сюжета, а с точного определения главного конфликта и побочных проблем, через которые вскроются характеры героев. Даже серьезные споры решать комедийно. Это закон.
Вчера было воскресение. Я возвращался от Соколова. В метро было много пьяных. Один из них, плюгавый и неприятный тип, давно уже, видимо, пристал к пожилому интеллигенту, который сидел напротив. Я застал оратора в момент подъема: «Эх, как мы пятилеточку за четыре года дали! В июне месяце – раз и готово! Для нашей родной партии, для нашего народа! Пятилеточку – за четыре! Это мы, рабочие, своими рабочими руками только можем! Рабочий класс не подведет! Вот мы какие, вот мы как умеем! А с таким портфелем разве можно пятилетку за четыре года? Куда! На нашем горбу сидите. Нос-то воротишь. Стыдно. Надел шубу, портфель, во какой кожаный. А пятилеточку-то мы тянули на себе. Да и отгрохали ее за четыре годочка!» Монолог этот мог продолжаться бесконечно. Оратор, чувствуя безнаказанность свою и молчаливый страх своего подсудимого, все больше распалялся и готовился, видимо, уже к физической расправе. Мне показалось, что мужик этот из стукачей. И жалкий и мерзкий одновременно. Обвиняемый тоже не блистал обаянием. Добропорядочный одутловатый пожилой мешанин. Вдруг в разговор вступил подвыпивший работяга с сипатым голосом: «Ты где работаешь?» – обратился он к оратору. Тот моментально откликнулся, охотно вскочил и дружелюбно направился к своему новому оппоненту: «Строим коммунизм! Пятилеточку…» Сипатый перебил его: «Я спрашиваю: где ты работаешь?» – «Ты лучше спроси, кем я работаю». – «Это после расскажешь. Где ты работаешь? Может, ты тунеядец какой-то, а оскорбляешь человека. Где работаешь?»
Об интонации. Об иронической интонации.
У меня нет охоты высмеять свою жизнь и свое время. Мало того, я вообще не считаю себя юмористом – сочинить и поставить капустник, как это делает Ширвиндт, я попросту не смогу. И тут дело не в моей бездарности, как мне кажется. Ведь когда я рассказываю что-либо, люди искренне и естественно смеются. Вообще мои юмористические устные рассказы-зарисовки многим нравятся. Но в них нет законченности, нет литературы. И это обстоятельство я считаю чрезвычайно важным. Короче говоря, «капустник» я считаю законченным произведением, а свои рассказы – нет. Я не продаю их, свои рассказы, а дарю. Для меня они – гимнастика, не больше. Себя же я готовлю к серьезному и настоящему. Не исключено, что я делаю большую ошибку, относясь к своим устным рассказам как к чему-то легкомысленному и второстепенному. Но поделать с собой ничего не могу. Верю, что впереди меня ждет настоящая и серьезная литературная работа. Повторяю, у меня нет охоты посмеяться над своим временем и, следовательно, над самим собой. Но и отказываться от иронической интонации, которая присутствует в моих устных рассказах, тоже не собираюсь.
Что я имею в виду, говоря об иронической интонации? Когда-то я вдруг понял, открыл для себя очень простую истину. Это было в Риге на гастролях. Я приехал на спектакль, который должен был идти в каком-то местечке на Рижском взморье. У меня было время, и я решил пойти к морю. Казалось, оно совсем рядом, было слышно даже, как шумит оно. В своей жизни я всего несколько раз видел море. Впервые побывал на море, когда мне уже исполнилось 26 лет. Каждый раз море меня поражает и захватывает своей огромностью и принадлежностью к Вселенной. И на этот раз, шагая меж огромных сосен по песчаным холмам, я готовился к тому, что меня охватит чувство свободы и вселенского покоя. Кажется, впервые, стоя у моря, я задумался о своей профессии серьезно. Я понял, наконец, что между профессией актера и просто жизнью актера существует прямая связь. Усвоить хитрости актерского ремесла – этого очень мало для того, чтобы стать актером уникальным, единственным. Необходимо прежде всего научиться профессионально жить. Профессионально жить – совсем не обязательно носить при себе записную книжку и записывать интересные встречи, впечатления, наблюдения. Жить профессионально – значит уметь настраивать свою личную жизнь, как музыкальный инструмент, на роль, которую сейчас репетируешь или играешь.
Грубо говоря, если ты готовишься к Гамлету, стремись окружить себя великим – море, скалы, горы, Бах, Бетховен, Уитмен, Эйнштейн, Рембрандт, Христос, Ницше, Рублев. Одним словом, создать все условия для зарождения Гамлета в твоей собственной душе. Но это одна сторона профессиональной жизни. Помимо этого необходимо постоянно держаться впереди времени, быть в курсе нового и передового почти во всех областях человеческой жизни. И профессиональные навыки станут ненужными, лишними или во всяком случае необязательными. Потому что для выражения нового, никому неизвестного еще потребуются новые средства выражения, новые сцепления, как бы сказал Шкловский.