– Я плохо себя чувствовал.»

…Конечно, микроинфаркт – не шутка. Но все же, мог ли человек, проработавший в милиции два десятка лет и чуть ли не ежедневно носящий кобуру с оружием на поясном ремне, не заметить, что она пустая? Это равноценно тому, чтобы плотник не обратил внимание, что его топор без топорища… Стало быть, рассуждал я, пистолет мог исчезнуть у Чехоева из-под подушки. Ведь утром его так же терзала сильная сердечная боль, но он сразу же обратил внимание на необычно легкий вес кобуры!

Поэтому я попросил начальника местной милиции поднять, если они имеются, документы на Чехоева-младшего, которому было тогда тринадцать лет. Успел я заметить, что Шелаури при этом поморщился. И через пару часов понял – почему. Имелись в райотделе документы на Чехоева-младшего… Последние года три он пьянствовал, развелся с женой, нигде не работал. Был замечен в актах мелкой спекуляции. Короче говоря, тип, согласно материалу, данному мне Шелаури, вырисовывался неприятный. По Чехоеву-подростку никаких компрометирующих сведений не было. Это могло объясняться и тем, что был он тогда тихим мальчишкой, и, конечно же, тем, что его отец работал в милиции… И такое случается, увы. Но портрет нынешнего бездельника и мелкого деляги давал основание полагать, что ему и в отрочестве были свойственны не самые нравственные поступки.

Повторяю, пока я лишь интуитивно вычленил Чехоева-младшего как возможного виновника исчезновения оружия. Но Шимановскому мое предложение показалось тоже интересным.

– Слушай сюда. Если, используя нынешние данные об одной чехоевской спекулятивной акции, вызвать его на допрос?

– И спугнуть?

– Кого?

– Действительно, кого?..

– Но вызвать его, Степа, имеет смысл только в том случае, если он никуда не выезжал в интересующие нас дни. Ну, а если выезжал, то это… сам понимаешь, Степа, что это может означать…

И Шимановский, взглянув на часы, заторопился:

– Пора на съемку. Бывай, князь. И побрился бы, что ли…

Я взял бритву, полотенце, у овального зеркала над раковиной намылил себе щеки. И Шелаури, возникший на пороге с черной папкой под мышкой и с пакетом в правой руке, отразился в зеркале – как на экране забарахлившего телевизора. Без того длинный и худой, как журавль, он казался еще длинней.

– Бреешься, дорогой?

«Догадлив», – подумал я устало.

Шелаури расположился за узким, как линейка, столом. Развернул пакет. В нем была кипа фотографий.

– Местный фотограф коллекционирует портреты всех горожан, снимающихся у него. У него единственное ателье в городе. Так что тут все интересующие тебя, дорогой. А это списки тех, кто уезжал и кто вернулся.

– Плюс-минус…

– Никаких «минус», дорогой. Тут даже те, кто выехал на машине, на телеге и на арбе. Данные поста ГАИ.

«А он действительно толковый мужик», – тепло подумал я.

– Но сначала позавтракаем…

Шелаури развернул газету и накрыл ею фотографии и папки. Затем вышел в коридор и крикнул:

– Самед!

В номер вошел огромный старшина с небольшим картонным ящиком и невозмутимо начал вынимать из него разнообразную снедь.

– Слушай, дорогой, – сказал Шелаури после того, как мы выпили по бокалу легкого бодрящего вина и закусили его индюшатиной, – слушай! Ты даешь мне поручения. Я их выполняю. Но честно ли это? Ты знаешь, для чего они нужны. А я ломаю себе голову…

– Я тоже ломаю, Сандро…

– Так почему не вместе нам их поломать? Я знаю тут каждого. Понимаешь? Каж-до-го. Ты же бродишь в Цунтинском ущелье!

– Где? – Озадаченно спросил я.

– В Цунтинском ущелье. Там люди смеются, чтобы через минуту заплакать, а через две минуты снова смеяться. Климат там такой, не обычно переменчивый. И ученые говорят, он на людей влияет таким образом, что у них на душе то кошки скребут, то флейта играет. Незнакомому человеку ни в чем там разобраться невозможно. Потому что цунтинец, разбив бутыль дедова вина, смеется, а купив «Жигули», рыдает, как на похоронах… Ты кушай, дорогой, кушай.

Поскольку я молчал, Шелаури молчал тоже. Похоже, обиделся.

– Ты хоть скажи, что со стариком, Иваном Аршаковичем?

Это был трудный вопрос. По плану, мы должны были ждать и зафиксировать, откуда возникнет слух о его убийстве.

– Не хочешь, не отвечай. Но я уже… знаю, что его убили.

– Знаешь, Сандро?

– Знаю, дорогой. Все уже знают.

Вот тебе и дуля в лицо, Степа!

15. «КОТОРЫЙ РАЗ ЛЕЧУ МОСКВА – ОДЕССА!» (Чхеидзе)

Весть о смерти старика, оказывается, привез почтенный отец семейства Гаджимамедовых – Рустам Эльмирович. Иван Аршакович не делал из своей поездки в столицу никакого секрета. Более того, о его путешествии знали все, поскольку старика пригласили на встречу ветеранов одной из воздушных армий… И самое главное – он условился с Гаджимамедовым встретиться в Москве. Тот ездил к сыну, служившему где-то в Заполярье…

Так бесславно провалилась та часть нашего плана, по которой мы должны были чутко следить, из какого источника возникнет информация о смерти старика.

После ухода Шелаури я разложил на полу около ста фотографий и начал сверять их со списком, составленным им. Оставалось только дивиться энергии начальника местной милиции: против каждой фамилия стояла короткая справка. Кто? Куда? Зачем? – вот явное преимущество работы нашего брата в маленьком городке, где каждый второй родственник каждому первому…

Через два часа, отбросив явно неперспективные имена и фотографии, я поднял с пола и разложил на койке, стуле и столе тридцать фотоснимков. Итак, я сел на корточки перед койкой и стал всматриваться в лица тех, кто уехал и приехал в Энск вчера или сегодня. Приехавшие раньше меня не интересовали, поскольку старик в гостинице был убит позавчера.

Так… Девять из них ездили в Сочи. Время их отсутствия не позволило им побывать в нашей области и в Москве… Семеро летали в Одессу на похороны… Как это я раньше не отсек их?! Так… Только один пропадал столько, сколько понадобилось бы на все их дела. Но он выезжал на своей машине. Вполне возможно, оставлял ее в аэропорту. А возможно и другое: разбил палаточку на берегу моря, да покейфовал себе в одиночестве… И все же запишем: Григорий Петрович Слепнев, заведующий аттракционами в крохотном городском парке. Мирная профессия. Радость пацанят. Стоп!!! Там ведь обязательно должен быть тир!

Только спокойно: никто еще точно не доказал, что в парке стреляли не в тебя, а в журналиста. Вполне возможно, все-таки – ив тебя. И тогда промахнувшийся в тебя не стрелок, а манная каша. Возможно, он вообще решил попугать нас…

Я обвел фамилию красной петлей. Только спокойно. Что у нас дальше… На стуле и столе лежали списки и фотографии тех, кто уехал и еще не вернулся – самая продуктивная, если мыслить строго логически, группа.

Кстати, ни в одном из списков Чехоев-младший не значился. По самым скрупулезным оперативным данным, он вообще не выезжал из города, пьянствуя со своим дружком Мишей Алмазовым, некогда довольно приличным боксером.

Это позволяло мне вызвать его на допрос. Но – только в качестве свидетеля. Да и вызвать его должен был Шелаури. И вести допрос – тоже Шелаури. Я же намеревался до поры посидеть в уголке и послушать их не слишком занимательную беседу.

16. ПАРТИЯ ВСЛЕПУЮ. (Шимановский)

Сначала седобородые обиделись. Но, поразмыслив и решив, видимо, наказать заезжего хвастуна, – согласились. Я сел к ним спиной и сделал первый ход.

Мы условились, что я буду играть вслепую. Это было необходимо, ибо одной из моих задач было стать немыслимо известным в городке. Понятно, слава мне, мастеру спорта, удостоивавшемуся чести встречаться за шахматной доской с Ботвинником, ни к чему. Но она имела одно позитивное следствие – в этом шахматном городке я мог стать желанным гостем в любом доме. На Кавказе вообще, как нигде, ценят проявление любого таланта. И хотя мой шахматный талант сводился лишь к необходимому минимуму знаний, я полагал, что его будет достаточно для возникновения легенды обо мне.