Но ничего случайного в отказе учителя от этой части учеников не было.

Они не замечали, что постепенно подвергаются идеологическому воздействию большевиков, начинают разделять их недоверие к демократическому режиму, их иллюзии относительно чудес, которые могут быть произведены при помощи революционной диктатуры, и, наконец, их новейшее открытие -- что старый аппарат государственного управления должен быть не реформирован, а развален и уничтожен начисто, и осью нового аппарата управления должны стать советы. Эта большевистская концепция была лишь своеобразной перелицовкой на русский лад романского анархо-синдикализма78. Этот последний отрицал и демократию, и парламентаризм, и муниципальную конституцию для организации власти на местах. Все это относится к государству, а государство должно быть не переустроено, а целиком разрушено. Твердым скелетом, держащим на себе тело "государства будущего", должны явиться рабочие синдикаты, т[о] е[сть] профессиональные союзы. Локальные союзы синдикатов должны заместить и перенять на себя функции муниципальных управлений, а центральный совет профсоюзов -- заместить центральное правительство.

Большевики в этой схеме только заместили синдикаты советами, но этим ее не улучшили, а ухудшили. Все же система федеративно объединенных демократически самоуправляющихся профсоюзов имела за собою в Европе преимущества давнего существования, прочности и деловой солидарности и обладания серьезными организационными традициями; она обладала хорошим персоналом союзных чиновников, обладающих специальной подготовкой, опытом, служебным стажем и заслуженной многолетнею работою репутацией. В противоположность им советы ничего подобного не имели и представляли собою "революционную импровизацию" истории; они возникали именно потому, что русский рабочий класс в условиях самодержавного режима не мог выработать ни прочной массовой профессиональной организации, ни больших европейских рабочий партий, под именем которых в России существовали скорее тайные общества да замкнутые, преисполненные идейным фанатизмом социалистические секты, обычно вокруг одного крупного теоретического "начетчика". Из узости этих сект и слабости профсоюзных скреп русский рабочий и пытался выскочить созданием маленьких локальных рабочих парламентов -- "советов" -- для обсуждения всех и политических и социальных нужд класса; в острые боевые моменты это ему удавалось; но как только катастрофическая "революционная ситуация" кончалась, советы моментально распадались на свои составные части. Была бы чрезвычайно проблематична судьба даже западноевропейских синдикатов, если б их сеть капризом истории вдруг превратилась в основной костяк, на котором должно бы вырасти новое пролетарское государство, отбросив в сторону, как ненужный хлам, и муниципалитеты, и парламенты, и министерства, и суды, и администрацию. Судьба же таких неустойчивых и эфемерных организаций, как советы, в случае такой метаморфозы была ясна заранее: они могли бы лишь стать удобною ширмою для нового самодержавия захватившей их в свои руки политической партии, в свою очередь перерождающейся в замкнутую привилегированную и диктаторски управляемую корпорацию.

Некритический уклон "левых соц[иалистов]-рев[олюционеров] интернационалистов" в сторону большевистского советизма привел к тому, что лидер партии и не перестававшие его считать учителем "левые" постепенно утрачивали взаимное понимание и начали говорить на разных языках. На фракционных заседаниях с[оциал]-р[еволюционных] делегатов, съезжавшихся на "Демократическое совещание", между ними произошло драматическое объяснение, закончившееся торжественным заявлением В.М. Чернова:

"Я предсказываю вам: как в 1905 году выделившиеся из партии "максималисты"79 ничего прочного не создали и в конце концов, сыграли роль мостика, по которому нетерпеливые, неустойчивые и невыдержанные, хотя и темпераментные молодые революционные элементы партии переходили в чистокровный анархо-синдикализм и анархизм80, так и вы сыграете лишь роль мостика, по которому подобные же элементы перекочуют в лоно большевизма. Я предсказываю вам: как теперь вы колеблете самые организационные основы партийного бытия, отрицая единство партийных выступлений и составляя особую, сначала тайную, а ныне полуявную "партию в партии", -- так впоследствии, если, увлекаемые логикой начатого дела, вы выделитесь в самостоятельную политическую партию, вы немедленно же пожнете то, что теперь сеете: вы разобьетесь на ряд фракционных группок, неспособных поддерживать партийную дисциплину, действующих партизански, кто во что горазд, а партия ваша станет жертвою полного распыления, полной пульверизации".

Из предметов заседаний этой эпохи следует тут же отметить странно звучащий пункт второго порядка дня заседания 12 сентября: "о необходимости партийного единства и репрессивных мерах против хулиганствующих делегатов". Он имел в виду "охлократические" тенденции81 недисциплинированной периферии партийных левых, умевшей выражать свою оппозиционность лишь буйными и грубыми выходками. Вот почему ЦК должен был пригрозить этим элементам "решительными мерами вплоть до исключения из партии". Эти угрозы еще действовали, ибо левое крыло, фактически идя к расколу, все еще боялось aussprechen was ist82, боялась додумать свои мысли до конца и само мысленно еще отступало перед логическими последствиями своего поведения.

В то же время ЦК 17 сентября единогласным постановлением своим, в ответ на запрос из Саратова, что не предъявляет отвода против кандидатуры в Учредительное собрание Устинова, подчеркнул, что в партии остается полная свобода мнений и что самые крайние левые товарищи могут замещать в партии ответственные места под условием уважения к партийной дисциплине.

На правом крыле такой периферии не было. Левые были ближе к народным низам, правые к обывательским гостиным, и нравы правой оппозиции блистали внешним приличием и благовоспитанностью, которых не хватало левому "охлосу". Однако же прибегать к самым крайним мерам -- исключению из партии -приходилось и здесь. И притом здесь шла речь уже о применении таких мер не к безвестным мастеровым, посланным провинциальными советами, а к носителям когда-то популярных в партии блестящих революционных имен. Таково в заседании от 17 сентября постановление ЦК: "Поручить товарищам Герштейну83, Гуревичу84 и Рихтеру85 вызвать Савинкова для объяснений". Здесь дело шло о том, что по мере публикации показаний разных лиц по делу Корнилова все более выяснялась двусмысленная роль Савинкова во всем этом деле. Оказалось, что генерал Корнилов, очень храбрый партизан, но совершенно не выказавший дарований, требуемых от полководца, все время выдвигался Савинковым и его заместителем на посту главного комиссара армии, Филоненко86, путем их совместного давления на Керенского, на все более и более высокие военные посты из чисто политических видов; что между этими лицами и Корниловым был заключен негласный союз, в котором Корнилову предназначалась роль тарана в руках правительства против советов, а Савинкову и его товарищу -- роль "революционного прикрытия" его контрреволюционных действий; что Савинков все время пытался объединить Корнилова и Керенского в целях провозглашения с его собственным участием олигархической диктатуры; и что Савинков, в последний момент отброшенный напроломною тактикой зарвавшегося генерала в противоположный лагерь, и после этого не переставал вести себя чрезвычайно подозрительно, "пораженчески" распоряжаясь делами Петроградского военного округа, стараясь примирить Керенского с взбунтовавшимся главнокомандующим и замаскировать, скрыть от общественного мнения значение происшедших событий.