Так "самотеком" создавалось на местах не подлинное самоуправление, но более или менее случайный неустойчивый суррогат его. Понятие о праве и власти в населении систематически подрывалось. Впоследствии, когда пришли правильные органы местной власти, они застали укоренившуюся привычку самочинного, самоуправного проявления власти любой едва-едва организованной группы; и сами новые органы самоуправления были встречены как еще одна из многих этого рода групп, к тому же не могущая равняться с другими в "праве давности".

Казалось бы, что именно партия кадетов более всех должна была восставать против этого положения, более всех должна была стремиться скорее создать прочный правовой порядок на место самочинного и самоуправного. Спрашивается: почему этого не случилось? Почему кадеты так опоздали с местным самоуправлением и многократно добивались откладывания Учредительного собрания?

Здесь действовали мотивы частью бессознательные, частью же очень и очень обдуманные и расчетливые.

К бессознательным мотивам принадлежали настроения "медового месяца" революции. В это время Временное правительство до такой степени заваливалось всевозможными выражениями сочувствия, адресами, поздравлениями, изъявлениями преданности и благодарности за совершенный переворот (которого оно вовсе не совершало, но лишь шло в хвосте событий, часто против воли и упираясь), что у него просто не было никаких побуждений укорачивать это "именинное" свое состояние. Затем подошел -- вернее, как-то незаметно подкрался -- период осложнений, и правительство тяжело ощущало не себе непостоянство настроений "улицы", "толпы", и не только простонародья, но и так называемой "культурной черни". В это время господствующая в правительстве партия кадетов и должна была найти линию поведения, которая вывела бы власть из тупика, снискала ей точку опоры в соответствующих общественных слоях и на соответствии ее поведения их интересам возвысила бы ее авторитет.

Партия кадетов этого сделать не сумела. И неудивительно. События застали ее врасплох. К революции партия отнюдь не готовилась, напротив, боялась ее. Если когда-то, на заре своего возникновения, партия кадетов и ощущала некоторое обаяние раньше ее окрепшего и успевшего закалиться в героически-неравной борьбе революционного движения, то уже в течение первой русской революции 1905--1906 гг. она успела радикально излечиться от всяких революционных симпатий и социалистических влияний на ее идеологию. Умнейший и последовательнейший из ее лидеров, П.Н. Милюков71, твердо заявил, что партия к[онституционалистов]-д[емократов] представляет собою не оппозицию Его Величеству, а оппозицию Его Величества. И с тех пор вся тактика партии сводилась к тщательному отгораживанию себя от всего, что не укладывалось в рамки царской легальности, и к не менее старательному "обволакиванию" династии и ее влиятельнейших слуг. Она ставила свою ставку на превращение старой царской бюрократии в "отработанный пар", на необходимость влития свежей крови в дряхлеющий режим; словом, на то, что сама династия подпустит ее людей к власти и поступится в их пользу -- в пользу представителей благоразумной и умеренной общественности -- некоторыми своими прерогативами. Война давала партии возможность сыграть на приподнятом национальном чувстве; во главе деятелей земско-городских72 и военно-промышленных учреждений73 она пробивала себе путь к власти доказательствами, что бюрократические методы управления ведут страну к поражению и что приход партии к власти есть единственный шанс избавиться от поражения и восстановить шансы на победу. Максимум революционных дерзаний партии в это время заключался в сочувствии дворцовому перевороту, который искал бы себе оправдания в либеральном режиме и политике доверия к "организованной общественности".

Но партия оказалась лицом к лицу с совершенно иною ситуацией. Династия пала, вместе с нею пал и весь монархический режим. К[онституционно]-д[емократическая] партия попробовала бодро идти в уровень с жизнью и из партии конституционной монархии превратилась в партию республиканскую. Она "приняла" и революцию и республику и попыталась даже их возглавить. Но оправдывать и республику и революцию она умела лишь как средство для победы в мировой войне. Поэтому она требовала полного подчинения всех заявлявших о себе интересов и чаяний одному высшему интересу -- интересу войны, войны до победного конца.

Но массы -- как солдатские и рабочие, сделавшие революцию, так и крестьянство, к ней присоединившееся, -- делали революцию вовсе не во имя войны; скорее наоборот, затяжная, кровавая, неудачная, непосильная война толкнула их к революции. Часть этих масс дошла до того, что вообще ничего не желала слышать о войне; другая часть, более спокойная, уравновешенная и организованная, принимала войну скрепя сердце, не видя возможности немедленно прекратить ее. Чтобы оставаться в контакте с массами, чтобы не порвать с ними, нужно было по крайней мере доказать им, что правительство не позволяет себе ни шага, ни жеста, способного затянуть войну хотя бы на день дольше, чем то безусловно неизбежно; что, напротив того, оно ищет малейшей возможности придвинуть дело мира, -- наивозможно более справедливого и демократического мира; что и союзников своих власть новой России всеми мерами пытается склонить именно к этой тактике.

К[онституционно]-д[емократическая] партия не могла найти общего языка ни с тою, ни с другою частью массы. И скоро она убедилась, что ей нет никаких шансов стать массовою партией. Только деятели трудовой демократии, только революционеры и социалисты встречали в массах сочувственный отголосок. Более того, эти массы заставляли самих социалистов, приспособляясь к политической акустике момента, поднять тон своих объяснений с представителями буржуазной демократии. При самодержавии, когда социализм и революция ютились глубоко в подполье, кадетская партия почти монополизировала в своих руках гласное, публичное представительство реформаторских и освободительных идей. И, предаваясь иллюзии, она порою говорила: "мы не партия, мы -- всенародная оппозиция". Она, казалось, могла рассчитывать, что при нарождении демократического режима и представительных учреждений она окажется не только самой парламентски-опытной и талантливой, но и самой многочисленной партией. Вот этой-то естественной иллюзии жизнь прежде всего нанесла сокрушительный удар.