- Друзья мои! - Борман, стоя на импровизированной трибуне, размахивал испачканным носовым платком и делал как можно более приветливое лицо. Негры смотрели на него как можно более равнодушней и дали тем самым понять, что тамбовские волки Борману друзья.
Борман надрывался, обещал, угрожал, но равнодушное население порабощенной Бразилии отнеслось к нему с непониманием.
Борман бросил платок на запыленную землю, плюнул и спустился с трибуны.
Делу решил помочь пастор Шлаг. Задрав ногу, он забрался на трибуну и сказал, не надеясь, впрочем, что найдет понимание:
- Кто женщину хочет?
Негры оживленно вскочили и зарычали. Пастор подумал, что сказал что-то неправильное, и попытался улизнуть, но его поймали.
- Где она? - нетерпеливо спросил толстый бородатый мулат, поигрывая остро отточенным мачете и переливающимися бицепсами.
- К-кто она? - заикаясь, спросил пастор.
- Та фемина, про которую ты говорил, - мулат с сомнением посмотрел на пастора, щелкнул языком и стал поигрывать мачете еще ужасней.
- Так все женщины в гареме у Штирлица, - завизжал пастор Шлаг, пытаясь вырваться из крепких волосатых рук, держащих его за ноги, за руки и за два-три волоска на тщедушной лысине.
- А зачем этому Кабальо столько фемин? - задумался мулат. Данный вопрос много раз задавал себе Борман, когда видел, как пастор Шлаг носится за его секретаршами.
Мулат уронил мачете себе на ногу. После этого он радостно прыгал около двадцати минут, пока его не отбросили.
- Вот видите, - с вожделением начал Борман, решив взять власть в свои руки. - Штирлиц, эта противная русская свинья, забрал себе всех наших женщин...
Борман говорил и говорил, не чувствуя, как мощная рука поднимает его за воротник.
- Кто свинья? - спросил глухой, до боли в носу знакомый Борману голос, эхом перекатываясь по контейнерам с сахарным тростником.
Негры притихли. Борман оскорбил еще пару раз Штирлица, сказал пару недобрых слов про тушенку, и тут сильная рука бросила его в джунгли. "Разве я что-то не так сказал?" - задумался Борман, приземлившись в самые крупные заросли колючек. Вскоре он понял, что глубоко ошибался.
Штирлиц, поднявшись на трибуну, рыгнул и сказал:
- А теперь все пшли домой... А кто не все, того я отвыкну Бормана слушать...
Негры притихли и разошлись. Непоколебимый авторитет Штирлица покачнулся. Штирлиц, тем не менее, этого не понимал.
***
- Эй, ты, в шапке, подь, - Никита Сергеевич ласково подозвал Лысенко. Че? - Лысенко подошел поближе и снял шапку.
- Как там кукуруза? - Хрущев плюнул на пол и притянул поближе засиженную мухами тарелку с бутербродами.
- Растеть, - Лысенко обнажил рот с несвежими черными зубами и заржал чему-то своему.
- Это хорошо, - сказал Хрушев. - А этого...
Как его?... Штирлица посадили?
- Та не знаю я, - нараспев сказал Лысенко и надел шапку.
- Дурень ты, - сказал Никита Сергеевич, - Ты этот...
Арогном, во, значит, все должен знать! Узнай и доложи...
- Кому? - переспросил обалдевший Лысенко, чувствуя, что он и правда дурень.
- Ну, кому-нибудь, - сказал Хрущев, смачно засовывая палец в нос.
***
На захват Штирлица был отправлен специальный Отряд Милиции Особого Назначения из восьми человек. Во главе отряда стоял майор, имени которого никто не знал.
- Не завидую я этому...
Как его?... Штирлицу, - радостно, как настоящий мелкий пакостник, сказал секретарь Никиты Сергеевича.
Он не знал, что не он, а Штирлиц имел все основания не завидовать ему.
- Как тебя? - Никита Сергеевич стоял в дверях, - Иди-ка сюда, вон за тобой пришли... - глаза Генерального Секретаря светились победным торжеством. За дверью, вытягивая шеи, стояли сотрудники КГБ и в нетерпении поигрывали пистолетами.
"Маi№ Gотт, Пришли... А я так и не передал последнюю шифровку", -подумал секретарь. Он бросил на пол подаренный любимым фюрером шмайссер, который носил за пазухой, и, закатив глаза, вышел из кабинета.
Никита Сергеевич торжествовал. Так ненавистный ему интиллегент был повержен и отправлен в лагеря.
- Не боись, - сам себе сказал вождь, потирая короткие потные руки.
***
Штирлиц негодовал. Он ожидал от Бормана любых веревочек, даже пенькового каната, но таких пакостей он ожидать не мог.
Русский разведчик скорчил презрительное лицо и с негодованием и размахом бросил банку тушенки об стенку.
Коровий жир медленно растекался по обоям в красно-желтый цветочек.
- Скоты! - Штирлиц врезал об стенку второй банкой. Это относилось уже к Мюллеру и пастору Шлагу. Пастор, сидящий под окном с первой в жизни пойманной рыбиной (ничего, что дохлой), съежился.
- Уроды! - от удара третьей банки стена треснула. Борман, подслушивавший с другой стороны, с визгом умчался.
"Пора смываться", - подумал Штирлиц. - "Кругом люди этой толстой свиньи. А в конце-то концов, Штирлиц я или не Штирлиц?"
Как всегда после проведения блистательной операции, Штирлиц горел на мелочах. Конкретно в данный момент он не мог решить, куда бы ему смотаться.
В родную Россию почему-то не хотелось. Возможно, причиной такого недовольства любимой родиной стала листовка Бормана. Тем более, Штирлиц не знал, что за новый зверь появился за время его отсутствия, и как он может кусаться.
Штирлиц закурил "Беломорину" и решил податься в Штаты. Он не знал, где они находятся, но видел раза два ихнюю валюту (один раз у Канариса, а другой - у Шелленберга). Доллар Штирлицу понравился.
"Интересно, где находятся СыШыА?", - подумал Штирлиц. Глобус Украины, подаренный Геббельсом, не смог дать ответа на данный риторический вопрос. Русский разведчик выглянул в окно и заметил лысину Бормана, блестящую от вечерней дымки.
- Борман, иди сюда, - голос Штирлица не допускал возражений.
- Драться будешь, Штирлиц? - Борман знал, что от русского разведчика невозможно скрыться. Шансов пять у него было - из-за угла, ни о чем не подозревая, показался пастор Шлаг, мурлыкая под нос "мы, пионеры, дети рабочих".
- Пастор тебе не поможет, - обобщающе сказал Штирлиц, но Борман, показав розовый детский язычок, исчез.
- А, черт, - выругался Штирлиц. - Эй, пастор, поди-ка сюда!