– Нет, ты не должен так нас обижать! – вскликнула Верена и вытаращила кукольные глазки.

– Еще чего, он имеет на это полное право, – загоготал Манни. – Что ему делать с этим сараем, можешь ты мне объяснить? Вот когда ты умрешь, я тут же смотаю отсюда удочки.

– Фу, папа, не говори так, – фыркнула Лютта. В скобке на ее верхних зубах застряли волокна курятины.

– Мы еще поглядим, кто тут умрет первым, – парировала Верена. – Скажи-ка, это они были сегодня? Твои будущие жильцы? Сначала я решила, что приехала твоя сестра с семьей, Ютта, или как там ее? Ведь она не была на похоронах. Вы что, поругались?

Вопросы сыпались из нее как из мешка, но Йон оставил их без ответа.

– Если в моем доме появятся незнакомые вам люди, не удивляйтесь. Это мастера. Займутся перепланировкой.

– Что, никак без нее не получается? Да?

Йон даже не сразу сообразил, что Верена имела в виду не перепланировку, а Шарлотту. Он кивнул и опустил голову. Возле него Манни препарировал жареную селедку. Процедура тоже выглядела неаппетитно и вызвала в памяти озеро Уклей-Зе. Вероятно, там полно угрей. Правда ли, что они пожирают трупы утопленников?

Как всегда, Верена перескакивала с одной темы на другую. Пускалась в воспоминания о Шарлотте, интересовалась новым адресом Йона, который он пока еще не мог ей дать, спрашивала про его квартирантов, предлагала помощь в предстоящем переезде и снова выражала сожаление, что он теперь не будет их соседом. Йон высидел для приличия десять минут и попрощался. Она проводила его до двери.

– У тебя озабоченный вид, – сказала она. – Я могу тебе чем-нибудь помочь?

За последние недели он так часто слышал эту фразу, что его уже тошнило от нее. С чего это вдруг все стремятся его облагодетельствовать? Словно смерть Шарлотты превратила его в беспомощного болвана, который даже не в состоянии самостоятельно намазать себе бутерброд. И потом это кошмарное: «Я желаю тебе побольше сил». Эти слова произносят, не задумываясь о смысле, как возле любой кассы супермаркета, в любом телефонном разговоре, при самой мимолетной встрече на улице бросают: «хорошая погода» или «приятный день». Новонемецкая вежливость, формальное сотрясение воздуха. Тошнотворно, честное слово.

– Я желаю тебе побольше сил, – сказала Верена. – И я уже спрашивала об этом – могу ли я тебе чем-нибудь помочь?

– Можешь, – ответил Йон. – Жильцы, которые въедут в мой дом, хотят устроить песочницу под кустом сирени. Не рассказывай им, пожалуйста, что там похоронен Колумбус. – Он не мог удержаться и в наказание за глупую болтовню еще раз напомнил, что Манни виноват в гибели кота.

24

У него оставалось достаточно времени, чтобы заглянуть на кладбище. Ехать в Бланкенезе на свидание с Юлией было рановато. В саду он нарвал пучок белых нарциссов и прихватил с собой помпезную вазу, сохранившуюся в их хозяйстве еще от тестя с тещей. Чем больше барахла он вынесет из дома, тем лучше.

Венки и цветы, оставленные на могиле во время похорон, уже исчезли; вместо них из стандартной кладбищенской вазы торчали желтые розы с длинными стеблями – дорогой, претенциозный букет. Сперва Йон подумал, что цветы оставил тут Роберт в предпоследнюю пятницу, перед тем как явился пешком к нему на Бансграбен, в последний раз. Что его друг не выдержал вида промокших и увядших венков и букетов, сгреб их и собственноручно отнес в компостный ящик, а потом воткнул в землю уродливую казенную вазу, наполнил ее дорогими розами и еще какое-то время стоял над могилой, погрузившись в воспоминания о Шарлотте. Возможно, об их любовных играх.

Йон выдернул вазу вместе с розами и выбросил в ближайшую бочку для мусора. И лишь после этого сообразил, что розы слишком свежие и не могли простоять одиннадцать дней – дождь, ветер и ночные заморозки давно оставили бы их без лепестков. И что уборка могилы – дело кладбищенского садовника.

Он вдавил принесенную из дома вазу в то же самое место, откуда выдернул прежнюю. Заставил себя заботливо поставить в нее нарциссы, без спешки, цветок за цветком. При этом он все время пытался увидеть себя со стороны, глазами какого-нибудь посетителя кладбища, случайно проходящего мимо. Допустим, кого-то из знакомых, родителей его учеников. Либо знакомых его знакомых, которые слышали про господина Эверманна, потерявшего жену по трагической и нелепой случайности, и с жалостью наблюдали за ним.

Тут он спохватился, что не налил в вазу воды. У ближайшего крана не оказалось ни одной лейки. Раньше, когда он приходил вместе с Шарлоттой на могилу стариков Пустовка, как бы редко это ни случалось, возле крана всегда стояли лейки. Неужели снова придется выкапывать вазу и тащить к крану? Еще раз повторять всю процедуру? Он разозлился, ему не терпелось поскорей уйти отсюда, сбросить с себя маску убитого горем вдовца и вновь стать самим собой, встретиться с Юлией, лежать в ее постели, ощущая бедрами ее нежную кожу.

Но вдруг за ним в самом деле кто-нибудь наблюдает? И увидит, что он принес своей жене, известной всему Ниндорфу садовнице, цветы и даже дорогую вазу, но поставил ее без воды? Он огляделся по сторонам. По дорожке плелся старик с полной картонкой анютиных глазок. Йон дождался, когда старик поравняется с ним.

– Скажите, здесь больше нет леек?

– Они там, у входа, на леечном дереве. – Без дальнейших объяснений старик зашаркал дальше.

Йон вернулся назад, к входу. Лейки висели на цепях на металлическом столбике с перекладинами; это в самом деле напоминало стилизованную рождественскую ель. Нужно было бросить в автомат монетку в два евро, а потом снять лейку с цепи. В супермаркете таким же образом выдавались тележки. Йон порылся в портмоне, но такой монеты не обнаружил. Ну и ладно, цветы обойдутся без воды; если он еще задержится на кладбище, то опоздает в Бланкенезе.

Из ящика, установленного рядом с леечным деревом, он мимоходом вытащил узкую полоску печатного текста. «Иисус твой спаситель. Он разрушает твои цепи, избавляет от трудностей, решает твои проблемы. Доверься ему безраздельно!» Йон сунул бумажку под дворник автомобиля, стоявшего на церковной парковке рядом с его «ауди».

Он решил поехать по Эльбскому шоссе мимо импозантных вилл с участками, похожими на парки. Белоснежные портики, обрамленные кустами олеандров, садовые беседки в духе классицизма. Одну из крыш украшали два гигантских бронзовых орла. Мысль о том, что чисто теоретически через пару недель он тоже сможет позволить себе такую виллу, пускай чуточку поскромней, улучшила его и без того великолепное настроение. Он был необычайно доволен собой – с утра уже решил много вопросов и теперь едет в великолепную погоду по одной из красивейших на земле дорог навстречу щедрой награде.

Еще издалека он увидел ее. В красной джинсовой куртке, незнакомой ему, она ходила взад-вперед по другой стороне улицы перед автобусной остановкой «Баурс-парк». Йону повезло, в пятидесяти метрах от остановки мужчина открыл дверцу автомобиля, втиснутого в плотный ряд припаркованных машин. Йон стал ждать, когда в машину сядет все семейство, и тем временем наблюдал за Юлией. Приложив к уху мобильный телефон, она темпераментно кричала в трубку, иногда смеялась, жестикулировала, всецело сосредоточенная на разговоре. Его она не замечала, хотя при ходьбе поглядывала в его сторону. Буйные локоны, быстрые движения, яркая куртка – никогда еще Юлия не казалась ему такой соблазнительной. Если бы этого не случилось уже давно, он влюбился бы в нее по уши именно в этот момент.

Эх, как он раньше не подумал про телефон! Как увлеченно она говорила по нему! Он и сам не прочь побеседовать с ней подольше, слышать ее дыхание, ее смех. Но что теперь сетовать – раньше надо было думать! Впрочем, ничего. Скоро ему не понадобится телефон – Йон заключит ее в объятья.

Интересно, с кем она говорит? Нет-нет, спрашивать он не станет, как бы ни хотелось. Юлия установила четкие и непреложные правила, и он вынужден их придерживаться. В отличие от Шарлотты, она знает, что у каждого человека есть уголки, куда не имеет права входить никто другой. Она не станет так докучать ему, как Шарлотта, не станет требовать от него полной самоотдачи, не станет отвечать на отказ от такой самоотдачи упорным саморазрушением. Независимость – вот что так нравилось ему в Юлии.