— Пасынки — убит еще один. Они послали меня.
— Неужели?
— Эта проблема касается всех. М-морут. Нищие. Они убивают и тех и других.
— Пасынки, — повторила она. — Ты знаешь, как меня зовут, Мор-ам? Меня зовут Ишад. Она продолжала ходить по комнате, видя, как усилился его страх. — Ты слышал это имя раньше?
Он резко дернул головой и сжал челюсти.
— Но ты пользуешься более дурной славой, чем я — в некоторых кварталах. По тебе скучает Джабал. А ты носишь послания пасынков. Что они хотят сообщить мне?
— Все, о чем ты спрашивала меня.
— Мор-ам. — Она встала перед юношей, не сводя с него глаз. Его рука, покоящаяся до того у него на плече, рефлекторно коснулась щеки, словно успокаивая тик, подергивание мышц, учащенное дыхание. Медленно его согнутое тело распрямилось, и он встал во весь свой высокий рост; напряженные мышцы лица расслабились. Она опять начала движение, и он пошел за ней, повторяя сложные магические узоры, которые она плела, двигаясь по комнате, пока не остановилась перед большим бронзовым зеркалом, небрежно завешанным крученым натуральным шелком. Иногда с помощью этого зеркала она творила колдовство. Вот и теперь она пыталась околдовать еще одного человека, показав ему самого себя, улыбаясь при этом.
— Итак, ты сказал мне «все», — произнесла она.
— Что ты сделала? — спросил Мор-ам. Даже голос его изменился. В глазах появились слезы. — Что ты сделала?
— Я забрала твою боль. Небольшое колдовство. Это не составляет труда для меня. — Она вновь принялась ходить, а он должен был поворачиваться, чтобы следовать за ней в состоянии полной заторможенности. — Расскажи мне все, что ты знаешь. Расскажи мне, кто ты. Все. Джабал захочет знать.
— Они схватили меня, пасынки схватили меня, они заставили меня…
Она почувствовала ложь и послала боль обратно, наблюдая за тем, как его тело вновь согнулось и приобрело прежнюю форму.
— Я с-стал п-предателем, — заикался изменник, всхлипывая. — Я п-п-продал их, продал других «ястребов» пасынкам. Моя сестра и я должны были остаться жить, даже после того, как Джабал потерял все. Но как нам было выжить? Мы не знали. Но мы были должны. Я был должен. Моя сестра — не знаю. — Она позволила, чтобы боль отпустила его. Слова юноши вырывались со слезами. Он перевел глаза с нее на зеркало. — О боги!
— Продолжай, — сказала Ишад и голос ее прозвучал даже мягко, когда она поняла, что он говорит правду. — Чего хотят пасынки? Чего хочешь ты? Чем ты готов заплатить?
— Заполучить Морута. Вот чего они хотят. Короля нищих. И того человека — их человека, которого, как они думают, захватили нищие. Они хотят вернуть его обратно живым и невредимым.
— Это не шуточное дело.
— Они заплатят — я уверен в этом — они заплатят.
Она развернула записку и внимательно прочла ее, поднеся к свету. Там было многое из того, что поведал ей Мор-ам. Ей предлагали золото. Ей была обещана защита, чему она улыбнулась, но отнюдь не весело. — Здесь упоминается и о тебе, — сказала она. — Они пишут, что я могу передать тебя обратно Джабалу. Как ты думаешь, это позабавит его?
— Нет, — ответил он. Его охватил страх, многократно возросший страх: она могла даже ощущать его запах. Колдунья почувствовала покалывание в нервах.
— Когда несешь послание от мошенников, нужно быть готовым к таким маленьким шуточкам. — Она аккуратно сложила записку, перегнув ее несколько раз, пока та не стала совсем маленькой. Затем раскрыла ладонь, сделав при этом замысловатое движение рукой, и записка исчезла.
Он молча наблюдал за этим трюком фокусника, за этой дешевой комедией базара. Она развлекалась тем, что поражала его, заставив внезапно ярко гореть все свечи, от чего юноша вздрогнул и, как ей показалось, готов был спасаться бегством за дверь.
Представление не подлежало оплате. Он и не пытался сделать этого. Он стоял, не шевелясь, сохраняя, насколько это было возможно для него, чувство собственного достоинства. Тело его было напряжено, на лице пульсировал тик. Ишад сняла колдовство.
Итак, это был мужчина. По крайней мере, остатки мужчины. Остатки того, что когда-то им было. Он был еще молод. Она начала обходить вокруг него, прошла у него за спиной, с левой стороны, обезображенной шрамами. Морам, в свою очередь, поворачивался, следя за ней. Тик на его лице становился все более и более заметным.
— А что если я не смогу сделать то, что они хотят? Я отвергала их предложения и раньше. На этот раз их послание принес ты. Разве это ничего не значит? Чего хочешь лично ты?
— Б-боль.
— А. Это. Да, я могу снять ее на некоторое время. Если ты вновь вернешься ко мне. — Она подошла к нему еще ближе и взяла его обезображенное лицо обеими руками. — С другой стороны, Джабал захочет, чтобы я отдала тебя ему. Он сдерет с тебя кожу дюйм за дюймом. Твоя сестра… — Ишад коснулась губами его губ и еще глубже заглянула в глаза. — Сейчас она находится в тени ради твоего спасения. Ради того дела, которое ты сейчас осуществляешь.
— Где она? Черт возьми, где она?
— В месте, которое я знаю. Посмотри на меня! Продолжай смотреть. Вот так! Хорошо! Нет боли. Ее совершенно нет. Ты понимаешь, Мор-ам? Что ты должен делать?
— Пасынки…
— Я знаю. Кто-то из них наблюдает за домом. — Она прижалась к его губам в долгом и томном поцелуе, ее руки обвились вокруг его шеи. Она улыбалась ему. — Мой друг, у маски, за которым охотятся другие маски, не остается шансов в этом мире. Зараза коснулась даже твоей сестры. Ее жизни. Ты понимаешь? Она очень хрупкая. Ее могут схватить пасынки. Маски использовали ее только для того, чтобы она вела переговоры с пасынками. Сейчас она вообще ни с кем не общается. Ни с ними. Ни с теми глупыми людьми, которые отвергают любой союз, создаваемый людьми более умными. И Морут тоже — Морут, король нищих, знает твое имя. И ее имя. Он помнит пожар и тебя, и ее. И можно только догадываться, когда он предъявит свое обвинение — и ему потребуется оправдание. Чем ты заплатишь мне за мою помощь? Какой монетой, Мор-ам?
— Чего ты хочешь?
— Что угодно. Когда угодно. Это не имеет значения. Если сможешь. Никогда не забывай этого, слышишь? Они называют меня вампиром. Это не совсем так — но очень похоже. Они скажут тебе это. Станешь ли ты после этого избегать меня, Мор-ам?
После этих слов он осмелел и поцеловал ее в губы.
— Будь очень осторожен, — предупредила она. Очень осторожен. Наступят времена, когда я попрошу тебя уйти. Не задавай мне вопросов. Ни о твоей жизни, Мор-ам, ни о твоей душе. — Он поцеловал ее еще раз, и это был поцелуй более нежный, чем все другие. — Мы будем помогать пасынкам, ты и я. И куда-нибудь отправимся сегодня вечером — мне нужно поразвлечься.
— Они убьют меня, как только я появлюсь на улице.
Она улыбнулась, отпуская его. — Только не со мной, мой друг. Не тогда, когда я рядом. — Она повернулась, взяла свой плащ и вновь посмотрела на него. — Все говорят, что я сумасшедшая, и называют меня диким зверем из-за отсутствия самоконтроля. Но это не так. Ты веришь мне?
И она рассмеялась, когда он ничего не сказал в ответ. — Там их человек — уходи. Скажи шпиону Долона, чтобы сегодня вечером занимался своими собственными делами. Скажи ему… скажи ему «может быть». — Она погасила огни и отворила дверь навстречу ветру и дождю. Лицо Мор-ама исказилось в испуге, но он выбежал из ее дома с намерением поступить так, как ему было ведено. Все еще безвольный, но уже не столь, как некоторое время назад. Она сняла с него колдовство: он должен выйти из этого состояния до встречи с наблюдателем, чтобы не начать говорить правду. Иначе он начнет обвинять пасынков. Это забавляло ее.
Она затворила дверь и прошла через маленький странный домик, в котором, на первый взгляд, была лишь одна комната, но обнаруживались и другие за тем беспорядком, который царил вокруг — различные разбросанные предметы, книги, портьеры, старая одежда, небольшие кусочки шелка и парчи, которые когда-то занимали ее фантазию, а потом надоели ей, так как она никогда не носила никаких отделок на одежде, хотя ей и доставляло удовольствие иметь их у себя; и плащи — мужские плащи, что было еще одним своего рода развлечением. Ее босые ноги ступали по дорогому шелку, разостланному на отполированных временем досках пола, и толстому шелковому ковру старинной ручной работы, сплетенному из нитей, окрашенных в редчайшие опаловые тона — полученного в качестве платы. За что именно, она уже не помнила. Если бы из ее сокровищницы было что-нибудь украдено, она не обратила бы внимания и не горевала бы о пропаже, а может быть ей и стало бы жаль, в зависимости от настроения. Материальный достаток значил для нее очень мало. Важно было только быть сытой.