— Нам никогда не удастся отделаться от них, — сказал Хаут, вспоминая нищих, их расплывчатые фигуры, выползающие из теней, подобно паукам из паутины — маленькие движущиеся горбики, с лицами, едва различимыми во вспышках света.

Холод от мокрой одежды начал проникать в тело Хаута. Его охватила холодная дрожь. Он чихнул и вытер нос о рукав, подошел к огню, устроился рядом с несчастным видом и принялся спокойно тереть маленький магический кристалл, пытаясь что-то рассмотреть в нем. Когда-то Хаут был богат, но богатство ушло от него вместе со счастьем, вместе со свободой.

— Я пойду завтра, — сказала Мория, подходя ближе к огню.

— Нет, — сказал Хаут. У него было странное предчувствие. Должно быть причиной тому был магический кристалл. Оно могло и ничего не значить, но он чувствовал тяжесть на душе и испытывал точно такое же паническое состояние, которое охватило его, когда он увидел нищих, движущихся в темноте. — Не позволяй ему говорить с тобой об этом. Это опасно. Мы уже достаточно натерпелись. Пусть он сам найдет нас, этот Джабал.

— Я найду его, — упрямо повторила она. — Я достану деньги. — Но она часто так говорила. Мория вновь подошла к столу, взяла чашку и вытерла пролитое вино тряпкой. Громко шмыгнула носом. Хаут отвернулся от стола, уставившись в огонь, трепещущий в очаге. Жар от огня почти обжигал его, но он промерз до мозга костей и никак не мог согреться; ему было проще заглянуть в будущее, чем окунуться в прошлое, вспомнить Стену Чародеев, Каронну, рабство.

Работорговец Джабал, который сейчас был их надеждой, когда-то продал его. Но он предпочитал забыть это. У него хватило дерзости выходить на улицы, по крайней мере, в темноте, и выглядеть свободным человеком, хотя бы в глазах посторонних, и делать сотни вещей, которые делает любой свободный человек. Мрадхон Вис дал ему возможность делать это; и Мория тоже. И если они возлагали свои надежды на Джабала, то, почему он должен поступать иначе. Вдруг в углях, зыбко вспыхивающих в очаге, он увидел нечто такое, что насторожило его. Лицо, смотрящее прямо на него, и глаза на этом лице…

Подошел Мрадхон, швырнул свои сапоги поближе к огню и развесил на решетке одежду, завернувшись в одеяло.

— Ну и что ты увидел? — спросил он. Хаут пожал плечами. — Ты же знаешь, что я не в состоянии заглянуть в будущее.

На его плечо опустилась рука и легонько нажала, как бы прося прощения.

— Ты не должен так говорить с ней, — опять повторил Хаут.

Рука сдавила плечо во второй раз. Он вздрогнул, несмотря на жар, исходящий от очага.

— Забудем? — спросил Мрадхон. Хаут принял это как вызов, и в сердце его остался холод. Он был уязвлен. У него не было других друзей кроме Виса. Хаутом овладело сомнение, но это не было горькое сомнение, а просто привычка давать каждому свою собственную оценку. Он знал, что раньше был нужен им, а сейчас, когда перестал быть полезным, пытался понять, что же еще от него хотят. Он был нужен Мории как ни одной другой женщине. Этому человеку он тоже был необходим — иногда, на короткое время; но его окрики и грубые слова заставляли Хаута вздрагивать, напоминая, кем он был на самом деле, хотя он и имел письмо, свидетельствующее о противоположном. Уязвленный, он мог бы кинуться в драку от страха. Но никогда не делал этого. Впрочем, как и Мрадхон.

— Я говорю с ней подобным образом, — сказал Вис, даже не считая нужным перейти на шепот, — когда это идет ей на пользу. И особенно, когда речь заходит о ее брате.

— Заткнись, — произнесла Мория позади них.

— Мор-ам мертв, — сказал Вис. — Или все равно, что мертв. Забудь о нем, слышишь? Я думаю, это будет тебе во благо.

— Во благо… — раздался тихий ненавидящий смех. — Но сделать это могу только я, вот в чем дело. Потому что Джабал знает меня, а не тебя. — Заскрипел стул. Хаут увидел, как две ноги, обутые в узенькие башмаки подошли к ним, как Мория присела на корточки и коснулась руки Мрадхона. — Ты ненавидишь меня. Ненавидишь, ведь так? Ненавидишь женщин. Почему, Вис? Ты с этим родился?

— Перестаньте, — попросил Хаут обоих. Он сжал руку Мрадхона, твердую, как железо. — Мория, оставь его в покое.

— Нет, — произнес Вис. И Мория почему-то отдернула руку назад, а взгляд ее сразу стал трезвым.

— Ложись спать, — сказал Хаут. — Сейчас же. — Он чувствовал, что рядом с ним вершится насилие. Он чувствовал это сильнее, чем раньше. И мог остановить это насилие, перевести его на себя, если не останется другого выхода. Он не боялся этого и принял бы с терпением фаталиста. Но Мория была такой маленькой, а ненависть Мрадхона такой огромной.

Она помедлила с ответом, глядя на них обоих. — Вы приходите, — произнесла она тихим, полным опасений голосом, — тоже.

Мрадхон ничего не сказал, лишь уставился в огонь. — Иди, — прошептал Хаут одними губами, кивнув в сторону кровати. А когда Мория ушла, подошел к столу и допил вино одним глотком.

— Горькая пьяница, — произнес Мрадхон шепотом.

— Просто ей иногда становится страшно, — сказал Хаут. — Одна в бурю…

Дождь застучал в дверь. От ветра на улице что-то опрокинулось и понеслось вдоль переулка. Дверь содрогнулась. Дважды. И затихла.

Мрадхон посмотрел в сторону входа долгим проницательным взглядом. На лбу у него выступили капельки пота.

— Это всего лишь ветер, — заметил Хаут.

Послышались отдаленные раскаты грома, и дранка на кровле маленького домика на пристани затрепетала, словно живая. Ворота заскрипели, но не от ветра, и нарушили волшебный покой. Все задрожало, будто нить паутины, когда паук шевелится в своем шелковом логове, просыпаясь, открывая глаза и потягиваясь слабыми лапками.

Гость в нерешительности задержался возле двери: по звуку нечетких шагов, достигшего ее слуха, женщина поняла, что он колебался, опасаясь чего-то. Сквозь шум дождя в комнату не проникал ни один другой звук. Она набросила на себя накидку, пробираясь в кромешной тьме, чтобы зажечь свечи, стоящие на полке камина, который был всего лишь бутафорией. Им никогда не пользовались. Свечи пахли как-то странно и затхло, а при горении распространяли отвратительный сладковатый запах.

Ее сердце застучало сильнее, когда гость попробовал крепость затвора. Женщина отодвинула щеколду, на которую была закрыта дверь, и та распахнулась внутрь, впустив в комнату порыв ветра, который чуть было не задул свечи. С этим же порывом в комнату вошел сутулый человек в развевающемся плаще, распространяя вокруг запах страха. Она затворила дверь, преодолевая напор ветра, и задвинула засов. Прогремел гром, заставив пришельца оглянуться и в испуге посмотреть на дверь.

Он не стал задерживаться на пороге, еще раз оглянулся и откинул капюшон с лица, обезображенного огнем. Его глаза были широко раскрытыми, взгляд их был диким.

— Зачем ты пришел? — спросила она. Жизнь давно уже не баловала ее разнообразием событий. И так получилось, что открыв дверь, она отбросила все свои притворства, которые меняла, как платья; он знал, должен был знать, что находится в смертельной опасности.

— Кто послал тебя? — Он представлялся ей человеком, который не задумывает планы, а лишь исполняет то, что замышляют другие.

— Я один из масок. Мор-ам. — Лицо его дрогнуло, рот перекосился. Он делал неимоверные усилия, чтобы говорить, наклоняя при этом голову. — Послание. — Он вытащил записку и протянул ее дрожащей рукой.

Правая сторона лица не выглядела уродливой. Женщина обошла вокруг него так, чтобы оказаться справа, а он все это время следил за нею глазами. Большая ошибка — встретиться с ней взглядом. Она улыбнулась ему, находясь в хорошем расположении духа. Мор-ам. Имя пробудило что-то в ее памяти и вызвало интерес. Мор-ам. Женщина с интересом вспомнила это имя. Неужели этот человек опять явился с поручением от Джабала? Как гром среди ясного неба. Она наклонила голову и постояла немного, изучая эти обломки человека. — Чье послание? — спросила она наконец.

— В-возьми его. — Бумага дрожала в его руке. Она взяла записку и ощупала ее. — Что в ней написано? — спросила она, не сводя с него глаз.