За сто лет до него философ Анаксимен признавал существование богов, и обвинить в атеизме его было нельзя. Правда, по его мнению, боги возникли… из воздуха.

Боги, конечно, существуют, признавал его современник Ксенофан, но они вовсе не вмешиваются в земные дела и вообще ничего общего с людьми не имеют ни телом, ни духом. Люди создали богов по своему образу и подобию. Если бы львы, быки или кони умели рисовать, они изобразили бы богов в точном соответствии с собственным обликом. Что же касается красочных биографий, изложенных в мифах, то

«Гомер заслуживает того, чтобы быть изгнанным из общественных мест и высеченным розгами», — категорически заявлял знаменитый Гераклит, прозванный Темным за свою туманную манеру выражаться. И хотя многое в его замысловатых изречениях оставалось непонятным, все же критические суждения в адрес богов были достаточно очевидными. Сократ говорил о нем: «То, что я понял, превосходно. Думаю, что таково же и то, чего я не понял». Но вряд ли можно было усомниться в атеизме человека, осмелившегося две с половиной тысячи лет назад провозгласить: «Мир единый из всего не создан никем из богов и людей, а был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно воспламеняющимся и закономерно угасающим».

«Очень хорошее изложение начал диалектического материализма», — заметил по поводу этой фразы В. И. Ленин, называвший Гераклита «одним из основоположников диалектики».

Не много осталось места для богов и в системе мироздания, разработанной крупнейшим греческим материалистом Демокритом, утверждавшим, что мир, состоящий из атомов, никем и никогда не создан, а бесконечен и вечен.

От суеверного страха излечивал и Гиппократ, отрицавший божественное происхождение болезней.

Наконец крупнейший историк античности Фукидид, занявшись исследованием той области, где престиж олимпийцев оставался незыблемым, пришел к выводу, что причины событий надо искать не в сверхъестественном вмешательстве свыше, а в самих людях, их традициях, их взаимоотношениях, их государственном и общественном устройстве.

И, вероятно, наилучшим подтверждением правоты древних атеистов являлось как раз то, что боги не в состоянии были помешать их деятельности, внушить им противоположные мысли — словом, обратить их в истинную веру. И такова уж судьба всесильных, наводящих страх владык: едва обнаруживается в чем-то их слабость, немедленно лопается их дутый авторитет, и будущие, просвещенные, поколения тщетно пытаются понять, на чем же держалась их власть, приводившая некогда всех в трепет.

Но если боги не могли сами защитить себя, то нашлось немало людей, понявших, сколько опасно свободомыслие: ведь если исчезает вера в бессмертных, то что уж говорить о почтении к знатным гражданам, о покорности правителям. И появлялись научные трактаты, теоретически обосновывавшие священное право избранных вершить судьбу остальных смертных. Один из выдающихся умов античности, Платон, разрабатывая проект идеального государства, требовал запрещения всех жанров литературы, кроме гимнов, прославляющих богов и героев. Атеистов же — «одних надо казнить, других бичевать и заключать в тюрьмах, третьих лишать гражданских прав, четвертых наказывать нищетой и изгнанием из государства».

Хотя программу Платона никто никогда не пытался осуществить, но последнему совету следовали многие правители, справедливо усматривавшие в свободомыслии и критике огромную опасность для власти, которую они сосредоточивали в своих руках. В самом деле, кому из них приятно было бы услышать хоть раз трезвое, уничтожающее восклицание: «Король-то голый!» Потому-то, в конце концов, сумела завоевать доверие христианская церковь с ее теорией божественного происхождения власти. Лучшего помощника, пришедшего на смену древней религии, найти было нельзя.

Но, заменив старых богов, христианство все же использовало идею загробного мира — как для обещания блаженства достойным, так и для устрашения нечестивцев, которым не суждено уйти от возмездия.

Яростно спорили друг с другом владыка моря Посейдон и Гера из-за долины одной небольшой реки, и никто из богов не вмешивался в их распри. Пришлось им обратиться за помощью к нейтральному лицу-смертному. В качестве объективного арбитра избрали царя города Аргоса — Инаха, и тот честно решил спор в пользу Геры. Наивный, он полагал, что это ему сойдет с рук. Но Посейдон имел свою точку зрения на судейство и покарал его страну, высушив там все реки (вот почему в Арголиде такой засушливый климат).

Но на этом бедствия Инаха не кончились. Его дочь — Ио — имела несчастье привлечь внимание самого Зевса. Но поскольку Гера была ничуть не менее дальнозоркой, чем ее супруг, и с высот Олимпа вполне могла разглядеть и оценить любую земную красавицу, взволновавшую олимпийского владыку, царь богов прибегнул к хитрости и превратил Ио в белоснежную корову. Уловка, правда, ни к чему не привела: Гера увидела эту корову и потребовала, чтобы Зевс подарил ей ее. После этого ревнивая богиня поручила стеречь ее стоглазому великану Аргусу, самому бдительному стражу на Земле, у которого даже во время сна часть глаз, рассыпанных по всему телу, продолжала бодрствовать.

Долго крепился Зевс и, наконец, не выдержал — приказал услужливому Гермесу расправиться с всевидящим великаном и отрубить ему голову.

Легко сказать! Как его обманешь, когда он буквально все видит насквозь?

Полетел Гермес на край земли, туда, где скрывается днем богиня Луны со своими конями, и выпросил у нее сияющий лунный серп. Закутал его в колпачок и понесся к Аргусу. Хитер посланец богов, но не уступает ему и стоглазый Аргус. Посмотрел он на Гермеса:

— Что это сияет у тебя под колпаком?

— Всего лишь мои пастушьи песни. Их поет богиня Луны своим коровам. Хочешь, я научу тебя им?

Вытащил Гермес лунный серп и запел песню Обманчивых Снов. Только он один среди богов знал ее, потому что спускался в царство Ночи, где жили Сны. И начал засыпать великан.

Тогда Гермес отсек ему голову, и стали меркнуть глаза на теле гиганта. Правда, не дала им совсем угаснуть Гера: вдруг явилась со стаей белых павлинов, сорвала глаза с обезглавленного тела и рассыпала их по длинному павлиньему хвосту.

Однако Ио от этого не стало легче. Наслала на нее Гера чудовищного овода, и погнал он несчастную корову через моря и горы, из страны в страну. Мчится она, обезумев от страха, а овод летит за ней и беспощадно жалит ее.

Вот перебралась она через пролив, отделяющий Европу от Азии — его назвали поэтому «Бычий проход», или «Коровий брод» (по-гречески-Боспор), пересекла огромное море, в честь ее названное Ионическим и, наконец, очутилась в Египте, где к ней вернулся прежний облик и прекратились ее мучения.

Таков миф.

Чем он интересен? Прежде всего, если оставить в стороне чисто моральную характеристику нравов богов (хотя это тоже довольно любопытно, ибо боги предстают перед нами, прямо скажем, не в самом лучшем свете), миф объясняет-объясняет какие-то явления из жизни природы, происхождение возникших в глубокой древности названий. И в этом одна из особенностей многих мифов.

Почему?..

Почему у павлина столь необычный, красочный хвост?

Почему море называется Ионическим или, например, Эгейским?

Откуда произошли растения гиацинт, кипарис, лавр, нарцисс?

Как появились созвездия на небесах?

Ответы на подобные вопросы давали мифы, в которых обожествлялась природа и даже неодушевленные предметы воспринимались как священные, некогда живые существа.

Дуб — патриарх лесов — вызывал уважение своей долговечностью, солидностью, мощью. А отсюда и почитание его. По шелесту листьев дуба пытались определить волю богов — и, прежде всего, естественно, Зевса.