Сначала в подземном мире царило равенство душ. Как и при жизни, в условиях родового строя, покойники не имели никаких особых привилегий и не различались между собой — всем было гарантировано вечное блаженство. Когда первобытнообщинные устои разложились, и возникло общественное неравенство, изменились и устои потустороннего мира: все теперь зависело от того, кем был умерший на земле, заслужил ли он это блаженство. Зародился страх перед загробным царством; люди постепенно приходили к горькому выводу о недоступности вечной жизни, о недостижимости бессмертия.

Древние египтяне никак не хотели примириться с исчезновением души и разработали целую систему сохранения трупов (в виде мумий), обеспечив таким образом возможность душе вернуться, как только она пожелает.

Греки же, очевидно, пришли к выводу, что дожидаться возвращения души дело ненадежное (да и как знать — такое ли уж целесообразное?), и, соблюдая положенные обряды, предавали тело покойного земле и воздвигали надгробный памятник. Для утонувших или погибших в далеких краях на их родине, где, естественно, похорон не производилось, все же сооружали «пустую могилу» (кенотаф), иначе, не имея посмертной обители, душа обречена вечно скитаться и никогда не достигнет царства теней.

Она становилась беспокойным призраком, не знающим отдыха и не получающим для себя пищи. Ей оставалось лишь одно — мстить живущим на земле: насылать на них болезни, запугивать страшными сновидениями, даже губить посевы. Поэтому больше всего греки заботились именно о погребальном культе, стараясь не раздражать усопших. Каждый гражданин греческого полиса беспокоился о том, будут ли выполнены после его смерти подобающие обряды, и сама смерть внушала иногда меньше страха, чем невыполнение похоронного ритуала.

Умирающий на поле брани Гектор просит сразившего его Ахилла лишь об одном:

И на это беспощадный победитель отвечает словами, которых так опасался бесстрашный троянский герой:

Правда, в конце концов, непреклонный Ахилл дрогнул и сжалился над старым Приамом, пробравшимся в его палатку и умолявшим возвратить ему тело убитого сына. Гораздо трагичней разворачивались события в другом мифе — из так называемого фиванского цикла. Сыновья царя Эдипа должны были поочередно править Фивами. Но когда подошел очередной срок, Этеокл нарушил договор и отказался уступить престол Полинику, жившему в Аргосе. Началась братоубийственная война, известная в мифах под названием «Поход семерых против Фив». Семь вождей возглавляли наступавшие войска, и среди них Полиник, на щите которого была изображена богиня и начертана надпись: «Я введу этого мужа как победителя в его родной город и в дом его отцов».

Поход, однако, оказался неудачным, победу одержали осажденные. Но в решающем поединке погибли оба брата. И тогда новый правитель Фив Креонт принял суровое решение. В трагедии Софокла «Антигона» он обращается к народу со словами:

Тому, кто нарушит постановление, грозит смерть. Но это не останавливает дочь Эдипа Антигону. Повинуясь древнему неписаному закону предков, она хоронит Полиника, обрекая тем самым себя на гибель. Поступить иначе она не может, ведь:

Об умерших обычно заботились родственники. Они сооружали надгробные памятники, приносили жертвы, совершали возлияния, питая покойников мясом, молоком, медом и вином. Но когда речь шла о павших воинах, организацию похорон брало на себя государство. И горе тому полководцу, который не предал земле тела погибших.

Подобный случай произошел однажды в Афинах и имел самые трагические последствия.

Это было в 406 году до нашей эры. 25 лет уже длилась борьба между Афинами и Спартой. Силы противников истощились, и все понимали, что исход Пелопоннесской войны может зависеть от одного решающего сражения, притом не на суше, а на море. Вот почему Афины пошли на крайние меры: перелили и превратили в деньги золотые и серебряные сокровища из храмов, призвали во флот всех способных носить оружие и даже привлекли к военной службе рабов, пообещав им свободу.

В битве при Аргинузских островах афиняне одержали блестящую победу: спартанцы потеряли 14 тысяч человек и 70 кораблей. В предвкушении наград и почестей стратеги, руководившие битвой, поспешили в родной город, которому они оказали неоценимую услугу. Увы, их ждала тюрьма. В Народном собрании выступили ораторы, обвинившие полководцев в том, что они не поспешили на выручку к разбитым и тонувшим афинским кораблям (а таких кораблей было 25), не спасли находившихся там раненых и не оказали необходимых почестей павшим.

Обвиняемые пытались доказать, что они прежде всего заботились о завершении битвы и преследовании отступавшего врага, ссылались они и на то, что разыгравшаяся буря разбросала корабли и не позволила подобрать раненых и убитых. Выступавший на процессе защитник стратегов заклинал Народное собрание:

«Счастливые победители, вы хотите поступить как несчастные побежденные. Столкнувшись с неизбежным роком, вы готовы осудить как изменников людей, которые не в силах были действовать иначе, чем они действовали, будучи не в состоянии из-за бури выполнить приказанное. Не делайте же этого: ведь гораздо справедливее увенчать победителей венками, чем подвергнуть смертной казни, послушавшись дурных людей».

Но, по словам Аристотеля, народ был обманут людьми, которые разожгли его низменные инстинкты. Собрание, возмущенное невыполнением священного долга, приговорило полководцев к смерти, и они были казнены.

Попасть в подземное царство было не так уж просто. Путей туда было несколько — через глубокие пещеры или озера — на территории Греции и Италии. Считалось, что покойник, распрощавшись с землей, не спеша, в полном одеянии, сохраняя достойный вид (душа, оказывается, имела человеческий облик), направляется к подземной реке — границе владений Аида. Но поскольку душа, очутившись в столь непривычной ситуации, может заблудиться и не найти верной дороги, ее сопровождает Гермес, которому даже дано прозвище «Проводник душ». У границы покойник сводит последние счеты со своим прошлым и уплачивает небольшую сумму перевозчику Харону (обычно мертвецам закладывали в рот медную монету), которому даны подземным владыкой два строжайших распоряжения: не перевозить бесплатно и не иметь дела с живыми. Как писал Жуковский: