Если бы не Кант…

Занянченный Нечерноземьем Артамонов хотел попасть на производственную практику куда-нибудь в тундру, но для расширения кругозора, что ли, его вместе с Пунтусом и Нынкиным оставили в Брянске и засунули на машиностроительный завод возить на тачке в отвал отработанную опоку.

— Естественным путем избегнуть цивилизации не удалось. Придется это сделать искусственно, — не сдался судьбе Артамонов. — Учреждаю для себя чисто интеллектуальное лето. Ни капли никотина и алкоголя на эпителиальных тканях. Никаких случайных девочек. Только книги, театры, музеи.

— Если ты напряжешься в этом направлении, из тебя действительно выйдет толк, — поощрил его Пунтус.

— Причем весь. Без остатка, — уточнил Нынкин.

— Чтобы застраховаться от случайных срывов, я стригусь наголо. До блеска, — захорохорился Артамонов.

— Чего только не придет в голову на голодный желудок, — покачал головой Пунтус.

— Правильно жить — это ничего не делать от нечего делать, сформулировал Артамонов идею и лозунг своего перспективного развития.

— Я тоже за то, чтобы ничего не делать, — сказал Нынкин.

— А я считаю так, — продолжил бить себя в грудь Артамонов. — Если завязывать, то на два узла. Никаких бантиков и петелек я не признаю с детства.

И точно — шнурки на туфлях Артамонова расшнуровать до конца было невозможно.

Артамонов отправился искать крутого цирюльника, и уже через полчаса голова новатора походила на плафон недорогого светильника.

— Ящур! — воскликнул Пунтус при виде Артамонова, которого обкорнали такими клоками, что обработанная поверхность стала походить на тифозную шкуру.

— Ты стал похож на осла! — выразился Нынкин.

— Нет, на зайца! Которому лет триста!

— Прижми уши или надень шапочку!

— Теперь ты точно от любой любви застрахован! Девочки будут шарахаться от тебя на проезжую часть!

— И уступать место в общественном транспорте.

— И в «Журавли» тебя вышибалы не пустят!

Артамонов, сохраняя невозмутимость, отправился в свою комнату и возлег в ботинках на кровать со словарем антонимов.

— Оригинальный — банальный, — читал он вслух, — оптом — в розницу, острый — тупой, — долдонил он себе под нос.

Дожди хорошенько выдержали взаперти честной народ, и в первый же солнечный день все население Брянска высыпало на пляжи.

Нынкин и Пунтус увлекли в пойму упирающегося Артамонова. Они выбрали удобное местечко между двумя киосками, чтобы до ленивых пирожков и пива было примерно одинаково, и принялись играть в балду.

Артамонов надрывно читал Зощенко. С новелл этого автора было проще открывать чисто интеллектуальный сезон. И все было бы хорошо, если бы не Кант на пустом коврике…

Артамонов наткнулся на этого Канта, как на бревно. Кант лежал на коврике, а коврик был без хозяина, вернее, без хозяйки — об этом говорили оставленные тапочки тридцать шестого размера. Тапочки, конечно, тапочками, но Кант… Возникло любопытство. Не всякий сможет читать Канта в пляжных условиях, подумалось Артамонову, и он занял коврик с тем, чтобы дождаться хозяйки. С сожалением Артамонов обнаружил, что Кант не Иммануил, то есть не философ, а всего лишь Герман — современный немецкий писатель. Но деваться было некуда — курок знакомства был уже взведен. «Не утонула ли она? мелькнуло в голове Артамонова. — Слишком долго купается». Он начал осматривать берег — не собралась ли толпа по этому поводу. Но тут подошел Пунтус и сказал:

— Твоя жертва, уважаемый испытатель, уже полчаса прячется за раздевалкой, вся дрожит от страха и рисует крестики-нолики. Она зашла к тебе со спины, и твой зековский затылок не вызвал у нее никакого доверия. С тебя три рубля на пиво за информацию.

— Где? — подхватился Артамонов. — За какой раздевалкой?

— Вон, видишь, ножки переминаются.

— Спасибочки.

— Спасибом тут не отделаешься. Попрошу три рубля.

Артамонов сунул Пунтусу трояк, вздохнул и направился за раздевалку. Девушка хворостинкой рисовала головы. Их было уже с десяток. В профилях и анфасах угадывались знакомые личности.

— Вас шокировала моя внешность? — Артамонов встал рядом с художествами.

— Нисколько, — ответила девушка.

— Неужели?! — как бы изумился он.

— Вот вам крест, — перекрестилась она.

— Если бы не друзья, мы бы с вами так и не встретились, — произвел маневр Артамонов.

— Это на мне никак не сказалось бы, — снова нашла она, что ответить.

— Почему? Я бы отнес ваши тапочки в милицию, — продолжал переть напролом Артамонов.

— Если бы я пошла следом, вас оттуда могли бы и не выпустить, — не сдавалась она.

— Вы, конечно, можете говорить что угодно, но об одном я вам должен поведать честно: в вашем коврике с Кантом в качестве приманки мне увиделась возможность нашего будущего, и, если сегодня часиков эдак в девять вы окажетесь в «Журавлях», мы не разминемся, — пошел ва-банк Артамонов.

— Вы уверены? — навела она на него свои токсичные, в пол-лица глаза.

— Я расскажу вам массу интересных историй. Вплоть до того, что после них вы измените свою жизнь, — начал потихоньку спускаться со своей крутизны Артамонов.

— Я впервые наблюдаю наглость в такой необычной форме.

— А насчет Канта… — Артамонов откашлялся, — я как раз давно искал эту книгу. Можно взять почитать?

— Вы всегда работаете под наив? — ответила она вопросом на вопрос, как в Одессе, и стерла ногой все нарисованное.

— Как вам сказать… вечером я объясню.

— Что ж, я подумаю.

— Вам ничего не остается делать.

Он посмотрел ей вслед и пожалел, что постригся под ноль.

Пунтус с Нынкиным, потирая руки, поджидали Артамонова, чтобы уколоть, уличить, укорить и под шумок изъять еще один трояк на пиво.

— Ну что, система не сработала? — спросил Пунтус.

— Посмотрим, — Артамонов задрал бутылку пива вверх, как горн. Вечер покажет.

— А как же наше многострадальное интеллектуальное лето? — стряхнул с носа песок Нынкин.

— Знаете, мне все-таки кажется, что лучший стимулятор человеческой деятельности — не кофе и не крепкий чай, а нормальная девушка, — пошел перед друзьями на попятную Артамонов.

— Совсем недавно ты говорил обратное, — зевнул Нынкин.

— У нее такие большие глаза, что издали кажется, будто она в очках, оправдывался Артамонов. — Прямо как пульсары!

В ресторан «Журавли» Артамонов пришел задолго до девяти и устроился за единственным свободным столиком под фикусом.

Она пришла ровно в девять. В то, что она рискнет и отважится на это, попросту не верилось.

Они пили коктейль, танцевали. Разговор не вязался. Как будто преодолевали звуковой барьер. Она чувствовала над собой громаду его необычности и считала себя обязанной вести беседу. На пляже она была независима, свободна, а теперь пришла на свидание, значит — покорилась. Это подавляло ее. И еще эти его резко очерченные скулы и блуждавший где-то по плечам взгляд, никак не попадающий в глаза.

— Зачем вы на ночь глядя надели темные очки? — спросил он. Закрывают половину души.

— Вы немного психолог.

— Все мужчины в отношениях с женщинами немного психологи. Мне нравится эта песня, — кивнул Артамонов в сторону колонки. — Пробирает в области грудинки.

— У вас там находится душа?

— Примерно.

— У большинства мужчин она расположена несколько ниже.

Ресторан закрывался. Разочарованная, она заспешила домой. Артамонов не находил объяснений своей нерасторопности.

— Сегодня будет интересная ночь. Хотите, я вам ее покажу? — спросил он.

— Я могу вполне самостоятельно отправляться на подобные прогулки. — В ее голосе было заметно любование так быстро и красиво сочиненным ответом. Она принялась дожидаться от него похвалы в какой-то изначально задуманной форме.

— Что ж, случай вполне банальный. Естественное завершение каждого чистого эксклюзивного начинания. Тактика постоянно оплевываемого оптимизма. Вы нисколько не оригинальны. На вашем месте так поступила бы каждая.