Из психологии известно, что одна из функций непристойности — это сопротивление социальному давлению на личность, а другая — поддержание психического равновесия человека. В этой связи неудивительно, почему в СССР мат стал неотъемлемой частью лексикона всех слоёв населения.

Теперь с принятием правительственного указа о гласности, осмелели все и даже в «Детях Арбата» советское издательство печатает полностью слово «блядь».

На русском Западе гласность давно живет и здравствует. Не говоря уже о Лимонове, Савицком, Милославском, Юрьенене, даже «классик» Аксёнов, с причмокиванием описывает любовь втроем в «Ожоге», а сам Солженицын в свои преклонные года решает отдать дань эротизму и изображает в «Узлах» Воротыныева, объезжаемого любовницей.

Cамый большой успех, с точки зрения приемлемости мата, происходит в области юмора. Разительный тому пример — шедевр Алешковского «Николай Николаевич».

Но всё вышесказанное относится к прозе. В современной же русской поэзии никто не брался за эротику так талантливо и безапелляционно, как Армалинский.

История русской эротической поэзии весьма убога, и исчисляется дюжиной имен: Барков с лукой Мудищевым и сопровождающими (не) лицами, Пушкин с «Царём Никитой» и прочими шуточками да с «мигом последних содроганий», Лермонтов с «Юнкерскими поэмами» и «Сашкой», Полежаев опять же с «Сашкой», Аркадий Родзянко пописывал рифмованную эротику.

В самом конце 19 века произвела сенсацию строка Брюсова, «О закрой свои бледные ноги». Сейчас это кажется смехотворным по своей наивности. Подобно и его другим поэтико-сексуальным притязаниям:

— Поцелуя? Ну, ну, — сказал бы на это Ухудшанский из «Золотого теленка».

Потом произошла социалистическая революция, которая поначалу попахивала и сексуальной.

В результате чего появились, например, «Эротические сонеты» Абрама Эфроса.

Михаил Лопатто писал нечто вроде:

Известны эротические сборники Нины Хабиас «Стихетты» и Ивана Грузинова «Серафические подвески», изданные в 1922 году.

Процветало стихоплетство вроде «Занавешенных Картинок» М. Кузьмина, который захлебывался в собственных слюнях от бессилия высказать, что же он действительно желает. В результате появились такие словеса: «Тут Адамы без штанишек, Дальше Евы без кальсон».

Ну, а Александр Беленсон писал, например, следующее:

Прекрасно чувствовавший назначение поэзии, Александр Блок говорил Георгию Иванову: «Зачем вы пишете стихи о ландшафтах и статуях? Это не дело поэта.

Поэт должен помнить и говорить об одном — о смерти и о любви».

(Армалинский приходит к аналогичному выводу, что для него существует в мире только литература и женщины, а часто и в обратном порядке. Остальное же не стоит его поэтического внимания:

Вскоре советская власть лишила русскую поэзию пола, что является насущным условием для проживания в загоне социалистического реализма. После смерти Сталина половое созревание началось заново.

Евтушенко своей кроватью, что была расстелена, и той, что была в ней растеряна, напомнил русскому читателю о женском содержимом поэзии.

Но по сути к эротике в поэзии так никто и не притронулся.

Известны посягновения Ширали, Елены Шварц и других современных неофициальных поэтов России.

На Западе лёгкие поэтические прикосновения к эротике происходили то у Кузьминского, то у Лимонова, то у Щаповой, то у Медведевой.

Как у застенчивых юных влюблённых не хватает духа сказать «я люблю», и они пробавляются шутками, скрывая серьезность своего чувства, так у большинства талантливых поэтов, типа Цветкова, Лосева не хватает смелости заговорить об обнажённых чувствах, не напяливая на них тришкин кафтан иронии.

Житие в бытовом уюте общепринятых норм любовной лирики — удел таких поэтов как Кублановский, Кенжеев.

А потом существует специфическая женская поэзия Владимировой, Тёмкиной и им подобных, где эротика сублимирована в слезоточивый сентиментализм.

Бродский смог бы сделать всяко по-свежему, и есть у него попытки:

Но его обуревает метафизика времени и вещёй, а женская плоть, быть может, и волнует его, но по его стихам этого не заметишь.

Никто до Армалинского в русской поэзии не был так предан теме эротики и не разрабатывал её так упорно. Он то зол, то нежен, то циничен, то романтичен, и в каком бы настроении он ни был, он всегда вращается вокруг или внутри женских гениталий. Поэтическая мания? фанатизм? или приверженность и преданность?

Он поясняет:

«По обе стороны оргазма» — это не просто поэтическая книга, это книга философии эротики. И сразу возникает вопрос о границах эротики и порнографии.

Советское определение порнографии по Словарю Русского Языка таково: «Непристойность, крайняя циничность в изображении чего-либо связанного с половыми отношениями».

Одна из немногих истинных свобод в Советском Союзе — это свобода расширенного толкования слова «порнография». Каждый чиновник с готовностью кричит: «Караул!» и имеет власть расправляться со всем, что ему почудится порнографическим. Так, на предприятии в Ленинграде, где я работал, в библиотеке существовала подписка на чешский журнал «Фотография». Однако она существовала только теоретически, потому что начальник первого отдела (он же цензор) забирал журналы себе, вырезал наиболее обнаженные фото женщин и показывал их только своим дружкам, поскольку изображения женских голых тел он считал порнографией, потреблять которую народу недопустимо, а позволительно только его вожакам. Ибо народ от порнографии развратится, а вожаки лишь приятно извратятся.

Слово «порнография» означает «описание жизни проституток». И хоть давно это слово стало описывать более широкий круг явлений, мы всю же будем использовать это слово, без попыток изобрести какое-либо новое из-за простого соображения, что суть его нам интуитивно ясна, а переименование сути не придают большей ясности, но лишь отражает желание её завуалировать.