Отошли метров сто от немцев, я говорю Николаю сквозь зубы: — Ты что, с ума сошел, отвечаешь по — военному. Он — с недоумением: И правда! Эх… Вот так могли засыпаться по-глупому.

Второй раз мы попали в деревню, разделенную речушкой, — на той стороне наши, а мы на этой и перейти линию фронта нельзя. Вместе с местными жителями заставили нас подносить на бугор снаряды, но тут наша артиллерия открыла огонь, все разбежались, дернули обратно и мы — в тыл к немцам.

Зная, что немцы наступают усами, а не сплошным фронтом, мы искали нейтральную полосу, чтобы выйти к своим. Помню, вышли на какое-то местечко, вроде, должны быть наши, но тут, на наших глазах, появился отряд немецких всадников — человек пятьдесят и один из местных патриотов, учитель, из мелкокалиберной винтовки застрелил их командира. Сразу его дом немцы окружили и сожгли, а остальные принялись хозяйничать по избам.

Мы вновь огородами ушли из этого местечка и вскоре попалась наша машина с мясом. Спрашиваем, — где наши, они отвечают, вот только-только прошел батальон. Поведение этих троих мне не нравилось, показалось, что они ждали немцев, чтобы сдаться в плен. Шофер, по-моему, был русский, а два других солдата — узбеки или таджики. Они дружно предлагали нам идти в Белоруссию, а не на восток. Положение мое усугубилось тем, что ботинки совсем расползлись и пришлось идти почти босиком, а уже начинались заморозки, осень вступала в свои права.

Когда мы догнали своих, нас сразу арестовали, так как документов у нас не было никаких. Первое, что мы попросили — дайте поесть, уже три дня, как мы ничего не ели. Народ к тому времени ничего не давал, ибо отступало очень много наших войск и, по-видимому, колхозники все излишки раздали. Дали нам котелок гречневой каши и занялся нами командир, наверное, из «Смерша». Мы подробно рассказали о своих мытарствах, о том, что мы летчики и где базируется наш авиаполк, сообщили его номер и нам поверили, разрешили отступать вместе с батальоном. А ведь ситуация была напряженной, буквально накануне бойцы батальона поймали настоящего шпиона.

На следующие сутки с ногами у меня стало еще хуже. Один из солдат дал мне мешок, я обвернул ноги сеном, обвязал мешковиной и так потихоньку двигался на восток. С завистью посматривал я на лошадей командиров рот. Как-то мы проходили деревушку и увидели мальчика на большой повозке, запряженной маленькой серенькой лошадкой. Мы с Николаем отняли у пацана повозку и лошадь. Я сел в повозку, а он тянул повозку вместе с лошадью, такая слабая и маленькая была лошадка. Наступил вечер, пошел дождь и батальон остановился на ночевку.

Мы же решили не останавливаться, а ехать дальше на восток. Проехали с полкилометра, наша кобылка совсем выбилась из сил и мы вернулись обратно в расположение батальона. Распрягли свою лошадку и я в темноте вижу, что лошади командиров рот привязаны без седел у яслей с сеном. Тогда-то и решился я угнать их и уехать. Спрашиваю у Николая Савина, ты хоть раз ездил на лошади, отвечает — нет. Даю ему шепотом кавалерийский инструктаж, как сидеть, как держаться крепко за гриву. Тихонько подвели свою лошадку, привязали ее, отвязали строевых лошадей, быстро вскочили на них и ускакали по шляху на восток.

Догнать нас никто не мог, так как от ливня земля размякла и пешком можно было пройти за час метров 800, не больше. Представляю, что там было после того, как узнали, что нет лошадей, а им оставили взамен маленькую лошадку со сбитой спиной. До сих пор чувствую себя виноватым перед теми людьми. Может, кто жив сейчас из того батальона и помнит историю эту, очень надеюсь, что простит меня.

В ночи и дожде ехали долго, километров 15–20 и, наконец, заметили костер, а вокруг наших бойцов. У костра дали нам по куску хлеба. Часть людей оставалась, как я понял, партизанить, все даже говорили друг с другом как-то неохотно. Час спустя мы вновь сели на лошадей и поехали к Обояни, точнее к местечку Тим, где стоял наш полк Су-2, который мы прикрывали. Но местные жители сообщили нам, что уже дня три, как самолеты улетели на восток. Услыхав об этом мы было совсем пали духом: на заднем месте вместо кожи у нас оказалось мясо, так все посбивали и идти из-за ног я не мог, они сильно кровоточили. Пришлось нам обоим продолжать ехать верхом на лошадях.

25 октября 1941 года мы добрались, наконец, до города Обоянь, где когда-то базировался наш полк. Явились к коменданту города, доложились и узнали, что полк передислоцировался на восток. Комендант дал нам талоны в столовую и на пересыльный пункт — переодеться, так как были оборваны страшно, да и на улице уже хорошо подмораживало.

Николай Савин, намаявшись с выездкой, привязал свою лошадь во дворе комендатуры, а я, лишенный иного способа передвигаться, ехал на своем коне по обочине тротуара искать столовую. Вдруг, в одном из прохожих, узнал летчика Виктора Утенкова из соседней эскадрильи. Начал я к нему обращаться, а он смотрит на меня и дальше идет — не узнает. Только когда я произнес: «Савка, дай ему в ухо!» — он остановился и узнал нас, изможденных. Все мы обрадовались встрече и Виктор сообщил, что прилетел он за полковником Чайкиным начальником штаба ВВС 40-й армии.

Прибыли к начштабу втроем. Он подробно расспросил нас и предложил пойти к командующему и члену Военного Совета. Предстали мы перед командующим, все обстоятельно ему доложили. Член Военного Совета упрекнул меня — не надо было садиться за другом, самолетов и так мало. Помню, это обожгло мое девятнадцатилетнее сердце!

Командующий приказал нам следовать на пересыльный пункт, переодеться и вернуться: на восток поедем вместе на автомашине. На складе быстро подобрали одежду, ботинки, помнится, меня особо интересовали портянки, чтобы были помягче и без швов. Соорудил я их из рубашек и кальсон, а ботинки взял на три размера больше, чтобы ноги не натереть. Вышли мы из склада, я сел на лошадь и еду, а Савин — рядом, пешочком. Смотрим, идет гражданин степенного вида, Николай ему и говорит:

— Купи лошадь, дядя, за пол-литра.

— Пол-литры нет, — отвечает тот, — а есть брага.

Я тогда, помню, еще не знал, что такое брага и Николаю пришлось мне разъяснять. Мы согласились, он пригласил нас в дом, угостил нас брагой, а на закуску подали жирной баранины. Лошадь определили, распрощались с хозяином и ушли. Только отошли метров двадцать пять от дома, как у нас согласно расстроились желудки. Еле дошли до дома командующего. В доме командующего был шофер — солдат, еще один сержант — телохранитель и две молодые хозяйки. Накормили нас ужином, дали вина, надо полагать, кагора, так как сразу наши желудки пришли в норму. Завели патефон, вечер был веселым, я же из-за желудка чувствовал себя скованно.

На следующий день наша полуторка на буксире трактора ХТЗ, тронулась в город Старый Оскол. В кабине был командующий ВВС 40-й армии полковник Борман, в кузове — член Военного Совета, мы с Николаем и телохранитель.

Вспоминая сейчас тот случай, думаю, что командующий должен был вылететь на У-2 в тот же Старый Оскол или Воронеж, и на месте организовывать авиационные подразделения для обороны. Но, увы, он 4–5 дней ехал на полуторке… По моему пониманию, его и члена Военного Совета надо было придать суду: они думали о своем барахле больше, чем о защите Родины.

Добрались мы до Старого Оскола, разместились возле дома члена Военного Совета и ждали из Воронежа самолет. На второй день мы с Николаем узнали, что в Старом Осколе есть аэродром и сразу отправились туда.

Пустынный аэродром выглядел несколько странно. В центре летного поля стоял на носу скапотировавшийся гигант ТБ-3, еще три бомбардировщика СБ находились возле леса и еще метрах в ста, на отшибе, стоял одинокий У-2. Мы сразу направились к У-2, решив улететь на Воронеж. Расчехлив мотор, мы сняли струбцины, Николай сел в кабину, я раскрутил винт и по всем правилам запустили мотор. К сожалению, мотор «чихал» — у него не работали два цилиндра. Техники, услышав мотор У-2 и увидав у самолета двух гражданских типов, похватали дреколье и побежали к нам. Мы, однако, вели себя храбро и, в конце концов, нашли общий язык. Они, признав в нас летчиков, даже пригласили в столовую на ужин. Хоть мы и не улетели в Воронеж, но, таким образом, сумели организовать себе одноразовое горячее питание.