Отец взглянул на него и не задумываясь произнес:
- Гомеопат гомеопатою, а деньги загребает ал-лопатою...
В шестидесятых годах я часто бывал в Коктебеле и там подружился с Марией Сергеевной Благоволиной. Она была адвокатессой, дед ее - известный московский протоиерей, а отец - еще более знаменитый профессор-гинеколог. Однажды она мне сказала:
- А ты знаешь, как твой отец переиначил нашу фамилию?
- Нет, - говорю, - не знаю.
- В одном своем фельетоне, еще в двадцатых годах, он так написал: "Известный гинеколог профессор Влагаболин..."
Был у Ардова приятель, который почти всю жизнь работал в Московском планетарии. Отец сказал ему:
- Знаешь, почему тебя там так долго держат? Потому что ты звезд с неба не хватаешь...
Близкую приятельницу Ахматовой, Эмму Герштейн, которая долгие годы занималась творчеством М. Ю. Лермонтова, Ардов называл так:
- Лермонтоведка Палестины.
О другой даме он говорил:
- Гетера инкогнито.
На Ордынку пришел некий литератор, который публиковался под псевдонимом Басманов. Отец надписал ему свою книжку:
Сунь это в один из карманов - (В. Е. Ардов)
Отверженный Богом Басманов. (А. К. Толстой)
Отец совсем неплохо писал шуточные стихи и эпиграммы. Например, такая:
Скажу про басни Михалкова,
Что он их пишет бестолково.
Ему досталась от Эзопа,
Как видно, не язык...
Я хочу привести тут еще одну эпиграмму, но ее нужно снабдить предисловием. В начале шестидесятых годов в ЦК партии было решено добиться, чтобы советский классик Михаил Шолохов был удостоен Нобелевской премии. С этой целью его несколько раз посылали в Швецию, где он читал лекции и всячески себя рекламировал. В этот самый период Ардов сочинил эпиграмму, но - увы! содержащееся в ней пророчество не сбылось.
Зря Шолохов к шведам в столицу
Все ездит за премией Нобеля
Немыслимо красному кобелю
Под цвет либеральный отмыться.
В Стокгольме и малую толику
Донскому не взять алкоголику.
И еще о советской литературе мне вспоминаются такие слова отца:
- В полном собрании сочинений любого нашего классика последний том должен иметь такой подзаголовок: "Письма, заявления и доносы".
Ардов говорил:
- Политика кнута и пряника известна еще со времен Древнего Рима. Но большевики тут ввели некое новшество: они первыми догадались выдавать кнут за пряник...
Отец учил нас с братом:
- Огорчаться и расстраиваться от повсеместного хамства и идиотизма жизни в нашей стране - совершенно бессмысленно... Представь себе: ты бежал по лесу и ударился лбом о сук березы - ну вот и обижайся на этот лес, на эту березу...
Помнится, когда мне надоела мелкая литературная поденщина, которая кормила меня в шестидесятые и семидесятые годы, я поделился с отцом своими планами бросить это унизительное дело. Тут он мне сказал лишь одну фразу: "Куском хлеба в футбол не играют..."
Я хорошо запомнил и еще одно его суждение:
- Пожилых мужчин подстерегает страшная опасность. Некоторые из них лет в шестьдесят расстаются со старыми женами и уходят к молодым возлюбленным. Это смертники...
Слава Тебе, Господи, самого Ардова сия чаша миновала, хотя он был, что называется, "ходоком по этой части". И не просто любителем "клубнички", а даже и теоретиком в данном вопросе. Но умолкаю, ибо писать об этом мне крайне неприятно...
О некоторых своих знакомых Ардов говорил так:
- Это - ужаснувшийся.
Такой термин применялся к людям, которые смогли пережить кровавый сталинский террор, но у них появился патологический страх перед самой советской системой - реальное ощущение того, что в этой стране любой человек в любую минуту может быть раздавлен, уничтожен, превращен в лагерную пыль...
Сам Ардов к этой категории не принадлежал. Но нельзя сказать, что десятилетия, прожитые под гнетом большевицкого режима, прошли для него даром. Ему было свойственно то, что я бы обозначил словом "мимикрия". Благополучие отца и всей нашей семьи всегда зависело от всевластного племени советских бюрократов, и сама жизнь научила Ардова общаться с ними таким образом, чтобы не вызывать у них ни малейшего подозрения в нелояльности.
20 декабря 1963 года Л. К. Чуковская - а ей никогда и ни в какой степени не была свойственна эта "мимикрия" - возмутилась письмом, которое Ардов адресовал главному ленинградскому начальнику - Толстикову. (Мой отец пытался защитить Иосифа Бродского.)
Лидия Корнеевна отмечает в своем дневнике, что письмо написано "фальшивым, заискивающим тоном", но тут же признает:
"Необходимо спасти Иосифа. Ардов к Толстикову вхож и знает, на каком языке с ним разговаривать".
К стыду всей нашей семьи существует еще одно письмо Ардова, написанное в подобном "тоне" и на том же "языке", и оно тоже было адресовано в Ленинград. Я имею в виду позорное обращение отца в тамошний суд, когда разбиралось дело о судьбе архива Ахматовой. Ардов единственный из всех друзей Анны Андреевны выступил на стороне И. Пуниной против законного наследника - Л. Н. Гумилева.
В те времена и моя мать, и мой отец осуждали его за жестокость, которую Лев Николаевич проявлял по отношению к своей старой и больной матери. Но в данном случае привычная "мимикрия" Ардова подвела, и его письмо воспринималось как политический донос на Гумилева.
Ардову в большой степени было свойственно то, что он сам характеризовал термином "общественный темперамент". Он состоял членом множества комиссий, ходил на какие-то совещания, что-то организовывал сам... И все это совершенно бескорыстно. К тому же мой отец был очень добрым и отзывчивым человеком. По этой причине у нас на Ордынке был нескончаемый поток тех, кому он пытался оказывать помощь, - самодеятельные и провинциальные артисты, "юные дарования" и просто графоманы, люди, пострадавшие от советских бюрократов, и т. д. и т. п.
В начале семидесятых здоровье Ардова пошатнулось. К его всегдашним недомоганиям прибавился диабет. Но он не сдавался, продолжал сочинять рассказы и фельетоны, ездил на публичные выступления...
В это самое время я стал показывать отцу мои собственные сочинения, которые писались не для тогдашней печати, а, что называется, "в стол". Он отнесся к этому с полным одобрением, и вот тогда-то я рискнул обратиться к нему с таким предложением: