– Он поступил туда, невзирая на дворянское происхождение? – удивился я.

– В сорок первом году все классовые ограничения были сняты. Таким образом, мы нейтрализовали эмиграцию и вернули в страну добрую половину инженеров, писателей и военных, бежавших от троцкистов в гражданскую войну. Так вот, его как раз и командировали в Гуляй-Поле как специалиста. А там он и познакомился с самой красивой девушкой городка – школьной учительницей.

– Все равно странно… После войны у нас на одного жениха приходилось по десять невест, но у вас… Ей тогда было двадцать два года. Почему она не вышла замуж до тех пор?

– У нее был жених, но он попал под трактор в сорок третьем году.

– А в моем варианте он в то же самое время воевал под Курском…

– Под Курском?!! Вы что? от немцев до Курска бежали?!

– Хуже. Немцы дошли до Сталинграда.

– Однако! Ну и вояки у вас там!

– Это ваши же вояки. Только у вас, поскольку вы не воевали, их некомпетентность не вылезла наружу – отсиделись вы. А мы за это очень дорого заплатили.

– Ну, мы тоже полмиллиона положили на Амуре в пятьдесят втором. И все же личность Сталина, я считаю, положительна и необходима в советской истории. Он уберег нас (да и вас) от троцкистской нечисти и космополитических вырожденцев. Видишь ли, в двадцатые годы была единственная валена: между Сталиным и Троцким…

– Валена? – переспросил я.

– Германоязычное слово. Означает выбор.

– У нас говорят: альтернатива. Англоязычное слово.

– Ах да! у вас же Америка самая главная страна. Удивительно, как могли эти забитые эмигранты так возвыситься? У вас какой-то нереальный вариант истории.

– В принципе я с тобой согласен. Но неужели все вы – наивные коммунисты?

– Коммунизм бывает разный. Мы ж не троцкисты. Россия – цель, коммунизм – средство. Да, мы уж и не столь наивны, как десять лет назад.

– По дороге сюда я видел коммерческие ларьки….

– Да, пять лет назад у нас разрешили мелкое предпринимательство. Разумеется, под партийным контролем.

– А ты в партии?

– Нет, но собираюсь вступить… О, уже восемь! Я побегу в фотоателье, надо забрать фотографии. Если в мое отсутствие придет Виола, веди себя, как ни в чем не бывало. Скажи, что идешь за фотографиями, и поджидай меня у подъезда. Завтра у нас суббота? Да?

– И у нас тоже.

– В понедельник у меня последний экзамен сессии. Диалектический материализм! У вас, небось, такого не учат.

В коридоре он заглянул в мою кожаную сумку:

– Это оттуда?

– Да.

– Ладно, потом посмотрим. Пошел я.

И он исчез.

Я, оставшись один, обошел обе комнаты. Мебель и прочая обстановка были иных конструкций, однако телевизор, как и у меня, назывался «Радуга 716». Но меня больше заинтересовали книги, куда многочисленнее моих. Многие были мне незнакомы, другие соответствовали моим, многих из имеющихся у меня тоже не было. Десятитомник Сталина, сочинения Гракха, Бабефа в четырех томах. Международные ежегодники начиная с 1957 года, «Россия в 1913 году», Л.Н.Гумилев «Этногенез и биосфера Земли», «Иерусалимский процесс» в трех томах.

Последние я полистал. Оказывается, в августе 41-го года германская армия заняла Палестину, а год спустя в Иерусалиме открылся под председательством доктора Фрайслера процесс над сионистами. В числе подсудимых – Менахем Усышкин, Давид Бен-Гурион, Мартии Бубер, Хаим Вейцман и другие. В материалах процесса – тексты Ветхого Завета, Талмуда и «Протоколов сионских мудрецов», свидетельские показания местных жителей-арабов и граждан различных европейских стран. Семьдесят главных обвиняемых были приговорены к публичной смертной казни, а Иерусалим отдан арабам и переименован в Аль-Кудс. Советский Союз признал основные положения Иерусалимского процесса в декабре 49-го года.

Художественная литература несколько беднее. Книги Набокова, Генриха Сенкевича и Экзюпери отсутствовали. Зато стоял шеститомник Аркадия Гайдара с фотографией престарелого писателя в первом томе (романы «Целинные годы» 1958 года, «Он сказал: Поехали!» 1962 года, «Сибирские истории» 1977 года). Помимо общеизвестной классики было еще несколько неизвестных мне фамилий: Соколов, Заварзин, Романовский…

Пока я пролистывал книги, в замке захрустел ключ, и я услышал свой голос:

– Да, это действительно так! Я и сам сначала не поверил! Когда видишь самого себя, это невероятно. Но если невероятное становится очевидным, его принимаешь как факт.

– Где он сейчас? – этот голос, без всякого сомнения, принадлежал моей возлюбленной Виоле. Вернее, ее двойнику из этого мира.

– Да здесь. Вальдемар!

Я вышел. Блондинка Виола была восхитительна в своей мягкой белой шубке из заячьего меха. А мой двойник помогал ей разуться, наклонившись к ее коленям, как не раз наклонялся я. При моём появлении Виола вскрикнула.

– Извините, – забормотал я, пытаясь как бы оправдаться, – я сам не знаю, как это произошло… Это, конечное невероятно, но…

Через полчаса мы ужинали. На столе – копченая мойва, бутерброды, чай с клубничным вареньем.

– А где мама? – поинтересовался я.

– Она вышла замуж… за немецкого барона… полтора года назад, – отвечал мне мой двойник в перерывах между пережёвыванием пищи.

– И живет в Германии?

– Разумеется. Берлин. Геббельс-штрассе, 14.

– А я там, – кивнула Виола в мою сторону, – есть?

– Да, – только и смог ответить я.

Я чувствовал себя в самом что ни на есть дурацком положении и старался не смотреть на нее.

– Вот что я придумал, – сказал после некоторого молчания мой двойник. – Ты можешь через три дня съездить в Германию. Дело в том, что туда должен ехать я, у меня уж все готово: все документы, справки, виза и все такое, но мне не хотелось бы сейчас никуда ехать: я тут диплом пишу, и работы в училище много (я преподаю в Высшем Военном-Политическом Училище МГБ). Съездишь?

– Хорошо, – ничего другого мне и не оставалось сказать. – Но ты введи меня в курс дела, чтобы я там глазами не хлопал.

– Ты немецкий знаешь?

– Более-менее.

– Ну, это не беда, полистаешь разговорник. Барон, Иоганн фон Кампенгаузен, милейший человек пятидесяти лет, полковник люфтваффе, истинный ариец, воевал в Африке, интересуется русской классической литературой, на досуге музицирует. Он вдовец, и у него пятилетняя дочь Кунигунда, в которую мама влюблена без памяти. Его младший брат Отто – профессор генетики и евгеники Кенигсбергского университета, немецкий вариант Жака Паганеля. У него двое детей: наш с тобой ровесник курсант танковой академии войск СС Харальд (мировой парень) и Ингрид – студентка-энтомолог (она же – активистка университетского комитета Союза немецких девушек, а также член молодежной секции Союза арийских писателей, ибо она поэт в стиле Ахматовой – мне, во всяком случае, так показалось). Ее опасайся больше всего: эта валькирия видит людей насквозь. Жена дяди Отто – тетя Свава, полунорвежка, выглядит лет на пятнадцать младше своего возраста (я подозреваю, что муж делает на ней какие-то генетические опыты, потому что не может сорокалетняя женщина так юно выглядеть!) Все они, естественно, аристократы до мозга костей и ужинают за столом из шестнадцати кувертов (так что, будучи на свадьбе, я чувствовал себя хамом). Прислуга у них вся из итальянок и болгарок, так что можешь при случае завязать интрижку, – продолжал он, но осекся под пристальным взглядом Виолы. – Уже девять: пора «Время» смотреть.

Когда я чистил зубы в ванной, я услышал, как Виола спросила своего мужа:

– Ну и что потом?

– Побудет недельку в Рейхе, – довольно беспечно ответил тот, – вернется – дальше видно будет. Но в МГБ пока о нем заявлять не будем. Не забывай, что точно так же, как он здесь появился, он и исчезнуть может в любую минуту.

Это лишило меня последних крох оптимизма, которого и раньше у меня было немного.

– Если Алеша Данилчук тебя спросит о нашей с ним встрече сегодня, – сказал я ему, выйдя из ванной, – скажи…

– Понял, все понял, – закивал он.