Что было делать? Подать в суд возможно, но получить с этого негодяя деньги по исполнительному листу было делом невозможным. Оставшиеся белые свитера и кофты я снёс к «Кунсту и Алберсту» и оставил их на комиссию. Произошло это перед самым нашим бегством из Владивостока, потому эти деньги пропали тоже.
Ресторан в Харбине просуществовал недолго, не давая барышей. Внакладе оказался один Кошелев, арендовавший буфет на одной из станций Китайско-Восточной железной дороги. Куда делись товары Волжского товарищества, мне неизвестно.
Григорий Кузнецов разыскался в Харбине. Несмотря на то что ему посчастливилось найти наивного человека, купившего у него за десять тысяч иен половинное владение симбирской фабрикой, он не вернул присвоенные деньги, принадлежавшие нашему фабричному делу. Вскоре Кузнецов скончался от рака желудка.
ЗЕМСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО
Шевари был одним из настойчивых претендентов на руку моей дочери. По-видимому, и дочурка ему симпатизировала, но сердце её стал завоевывать Николаевский.
Если бы Шевари приехал недели на две раньше, дочь стала бы его невестой. Мы с женой не очень-то приветствовали это сватовство уже потому, что жених был по рождению хорват, сербский подданный. Мне почему-то казалось, что он был женат ещё до войны и скрывал это от нас. По крайней мере казалось странным, что Шевари всячески отговаривал нас от поездки в Сербию и советовал в крайнем случае ехать в Шанхай.
А политическое положение Владивостока диктовало мысль о необходимости покинуть Приморье. Земское правительство всё левело. Я не был лично знаком ни с председателем управы Медведевым, ни с её членами. В противоположность земским управам Европейской России, большинство которых состояло из поместных дворян, здешнюю управу заполонили разночинцы. Правда, среди лиц, ныне захвативших власть, не было коммунистов.
Медведев числился левым социалистом, а члены управы если не состояли в этой партии, то по убеждениям своим к ней примыкали.
Казалось бы, после разгона коммунистами Всероссийского Учредительного Собрания эсеры должны были стать их ярыми политическими противниками. Но выбор, сделанный Земской управой, показывал, что господа социалисты вошли в полный контакт с коммунистами. Сама управа была пленена советом управляющих ведомствами и никакого влияния не имела. Управляющие ведомствами были подобраны коммунистом Никифоровым из лиц, принадлежащих к его партии.
Чем иначе можно было объяснить и аресты чиновников и офицеров, и неслыханную по зверству кровавую расправу над офицерством на реке Хорь? Офицеров вывезли безоружными на реку, выстроили в шеренгу на железнодорожном мосту, разбивали черепа кувалдами и бросали в воду. Так погибло около семидесяти человек, и лишь один, уклонясь от удара, бросился в реку и, переплыв её, спрятался в камышах и тем спас свою жизнь.
Большевики не остановились перед ещё большими злодеяниями, перещеголявшими кровавую расправу на реке Хорь. До Владивостока дошли слухи о дикой расправе «товарища» Тряпицына и его подруги над всей буржуазией Николаевска-на-Амуре.
Город захватили красные, и вся буржуазия поголовно была вырезана и расстреляна. Говорили, будто и японский гарнизон, несмотря на отчаянное сопротивление, весь перебит. В это как-то плохо верилось, но слухи становились всё более достоверными.
Если всех перебили в Николаевске, то предупреждения Пети Зотова о том, что во Владивостоке готовится варфоломеевская ночь, могли превратиться в действительность.
Вновь страх за жизнь семьи холодил кровь, и в бессонные ночи картины одна ужаснее другой рисовалась в моём воображении.
Четвёртого апреля в одном из учреждений Владивостока была назначена лекция на тему «Россия и славянство». Я решил сходить на неё; ко мне присоединился Шевари.
Лекция затянулась, и приблизительно в полночь мы возвращались по Светланке домой. Недалеко от Китайской улицы, у гостиницы «Золотой Рог», мы сперва услышали ружейную, а затем и пулемётную стрельбу. Пули с визгом пролетали мимо нас. Наконец явственно послышались и пушечные выстрелы. Кое-кто из прохожих лёг на тротуар, а мы прижались к стене ближайшего дома в надежде переждать стрельбу. Стоять становилось опасно.
Тогда я стал, не отделяясь от стены, боком двигаться к Китайской улице. Положение было не из приятных, но большого страха я не испытывал. Свернув на Китайскую, мы очутились вне зоны обстрела и стали обсуждать положение, стараясь угадать, кто стреляет. А вдруг это белые? Какое это было бы счастье!
Идя по Китайской к нашей квартире, на пересечении улиц мы повстречали группу людей, которые сказали нам, что японцы бьют из пушек в упор в Земской дом.
Шевари, несмотря на явную опасность, моего предложения переночевать не принял и отправился в свой кооператив.
Ночь прошла в полной тревоге, а утром мы узнали, что город занят японскими войсками. На всех правительственных зданиях развевался японский флаг.
Мы решили пройти в гостиницу «Золотой Рог», где квартировали Николаевский, Русьен и Щербаков, чтобы предложить им перебраться к нам.
Стрельбы не слышалось. Я упросил сына надеть штатское платье, поскольку на его мундире и шинели красовалась красная звезда, установленная для военных.
Едва мы вышли на улицу, как заметили возвращавшегося со Светланки Толиного товарища по юнкерскому училищу. Толюша пошёл ему навстречу, дабы разузнать о случившемся. Но в это время к тому подскочили два японских солдата с винтовками. Они грубо остановили офицера и стали тыкать пальцами в звезду на фуражке. Юноша скинул её и хотел тут же сорвать ненавистную звезду, но один из японцев ударил его в спину прикладом и велел идти перед ними, предварительно обыскав его карманы, в коих оружия не оказалось.
Тяжёлое впечатление произвела на меня эта сцена. Я хотел вступиться за юношу, но японцы не понимали русского языка. Особенно врезались в память их лица. В них было столько ненависти, особенно в глазах, блестевших зелёным огнем, совсем как у озлобленных собак, что становилось страшно не только за арестованного юношу, но и за себя.
На Светланке толпа не помещалась на тротуарах и шла улицей. На углу Алеутской, напротив Земского дома и гостиницы «Золотой Рог», стояла толпа в несколько тысяч человек. В стенах обоих зданий виднелись следы от пуль. Кое-где были разбиты стёкла. Японцы, установив пушки на балконе противоположного дома, стреляли в здания в упор. Оказалось, что в самой гостинице ранена одна горничная, в ногу которой попала пуля.
Мы вернулись обратно, и, когда я входил на крыльцо, из двери квартиры Руднева вышел Сергей Петрович. Он старался придать своему лицу скорбное выражение:
— Бедная Россия! Как смотрите вы на эти события?
— Сергей Петрович, радоваться тому, что Приморье занято японцами, русским людям вряд ли приходится, но для меня и вас это самый благополучный выход. Я считаю, что эта ночная канонада много лучше, чем грозившая нам варфоломеевская ночь.
— Конечно, — сказал он, — это месть японцев за события в Николаевске.
— Совершенно с вами согласен. Я бы перебил здесь всех коммунистов до единого. Это было бы справедливое возмездие за варварство большевиков. Воля ваша, а я считаю, что японцы держали себя очень сдержанно.
— Да, всё это так, но мне смертельно жаль нашу Родину.
— Сергей Петрович, не мы ли хотели изменить Родине, собираясь уехать в Сербию или в Японию? Теперь Япония пришла к нам, и поэтому я радуюсь и за себя, и за вас. Нам много легче будет жить здесь, чем в Японии, а ответственным за эти события я себя не считаю. Вся вина лежит на изуверах коммунистах, и жаль, что японцы их мало потрепали.
Но в своих предположениях я ошибся. Японцы перебили многих из «товарищей». Общее число убитых превысило сотню. Исчез и Лазо, вероятный инициатор убийства на реке Хорь.
Однако на другой день японские флаги были сняты. У власти вновь водворилось Земское правительство, с некоторым изменением в распределении портфелей. Но состав управляющих ведомствами ничего хорошего не предвещал. Правительство состояло из людей, совершенно не подготовленных к государственной деятельности.