Где теперь эта барышня? Кормится ли ремеслом своим?

И я сожалел об отсутствии у меня практических знаний. Можно было бы изучить портняжное дело или сапожное ремесло или хотя бы знать детально хлебопекарное дело. Я мог бы открыть сапожную мастерскую или булочную на те средства, что имел, и жил бы себе припеваючи.

Ещё в первые дни приезда во Владивосток я разыскал Ценина и Григория Андреевича Кузнецова. Мы состояли членами-пайщиками Волжского товарищества, где я имел пай в сто тысяч рублей. Из разговоров выяснилось, что значительная часть товаров, закупленных для Белой армии, находится в Харбине и Никольске-Уссурийском и заключается главным образом в листовом табаке. Но спроса на товары совершенно не было, а цена падала. Однако надежда на его продажу всё же сохранялось. Оставшись отрезанными от правления товарищества, находящегося в Омске, решено было выбрать временное правление из членов товарищества, здесь находившихся. Председателем выбрали старика Сурошникова, а Александра Сергеевича Мельникова и Александра Кузьмича Ценина — его товарищами. Сурошников до войны обладал огромными земельными пространствами, главным образом в Самарской губернии, и вместе со своим тестем Шихобаловым слыл самым богатым человеком во всём Поволжье. Их состояние определялось в десятки миллионов рублей. Всё это давало надежду, что столь денежный человек сумеет и здесь выйти из тяжёлого положения. Но будущее показало, что и это дело — отнюдь не под влиянием политических событий — оказалось мыльным пузырём. Вскоре Г. А. Кузнецов, тоже бывший миллионер, суконный фабрикант, изобличил Сурошникова в воровстве. После этого мы выбрали Кузнецова на должность председателя. Кое-что из товаров удалось реализовать, и мне в виде дивиденда выдали шестьсот иен. Если бы посчастливилось продать весь табак, то можно было бы рассчитывать получить ещё две-три тысячи. Это уже деньги, о которых беженцам можно было только мечтать.

Теперь я, несколько отойдя от хронологии, изложу воспоминания о попытках работы и о крушении всех надежд, не столько от неблагоприятных политико-экономических условий, сколько от недобросовестности людей, когда-то ворочавших миллионами, а теперь волею судеб потерявших свои состояния. Я уже упомянул о том, что архимиллионер Сурошников был изобличён Кузнецовым в хищении товарищеских сумм. Расследование дела показало, что Саша Мельников, универсант по образованию, получил от Сурошникова пятьсот иен за молчание. Саша Мельников был сыном Сергея Григорьевича Мельникова, шатровского доверенного. Мне было не столько жаль украденных денег, сколько совестно за людей.

Вместо Сурошникова мы выбрали Григория Кузнецова. — симбирского суконного фабриканта.

Я знал, что Григорий Кузнецов — человек без особых нравственных устоев, но, отделяя этику от дела, был уверен, что в его опытных руках дела Волжского товарищества наладятся. Тут он выдвинул предложение, пользуясь наличием на таможенных складах большого количества хлопковой и шерстяной пряжи, устроить ткацкую фабрику и впоследствии превратить её в суконную. Всё говорило за успех предприятия. Но для того чтобы таковое осуществилось, необходимо было найти капитал в пять тысяч иен. У Волжского товарищества были товары, но не деньги. Мы с Кузнецовым решили собрать капитал среди как старых, так и новых вкладчиков, а когда Волжское товарищество ликвидирует свои товары, влить вырученные суммы в дело, что позволяло надеяться на возможность приобретения необходимых для суконной фабрики машин. Шерсти в Монголии было достаточно, а суконных фабрик в Забайкалье — ни одной.

План был заманчив, и я решил записаться пайщиком на две тысячи иен. Кузнецов же со свойственной ему энергией разыскал и необходимые для дела ручные ткацкие станки, что сразу ставило дело на ноги.

Мы повели переговоры с Министерством торговли и промышленности, возглавляемым в то время коммунистом Леоновым. Мне пришлось несколько раз говорить и с ним, и с его помощником, бывшим второвским приказчиком.

Они ставили столь невозможные условия работы, что однажды я сказал:

— По убеждению вы коммунисты, но по действиям являетесь самыми отчаянными спекулянтами-эксплуататорами. Нельзя же назначать такие цены на пряжу, да ещё и ограничивать нашу прибыль десятью процентами. Ведь это же не что иное, как эксплуатация промышленников.

— Мы соблюдаем интересы казны.

— Нет, вы их не соблюдаете. Интересы казны заключаются в насаждении промышленности в этом крае, а вы режете курицу, которая может нести вам золотые яйца. Дайте нам окрепнуть, тогда и собирайте посильные налоги.

Эти слова, по-видимому, подействовали, и нам продали небольшое количество пряжи за наличный расчёт, с тем что вся пряжа остаётся в нашем распоряжении и будет выдаваться по мере надобности за наличный же расчёт нашей фабрике и наши барыши не будут ограничены.

Надо было собирать капитал. Я внёс две тысячи иен, Ценин — пятьсот и ещё один новый пайщик — тысячу. На полторы тысячи подписался Кузнецов, обещая внести деньги в самом скором времени.

С большими хлопотами за сходную плату нашли в арендное пользование казённый каменный сарай на Егершельде. Станки установили. Нашлись ткачи корейцы и китайцы. Фабрика была пущена в ход. На ней вырабатывалась плотная бумажная чёрная материя в белую полоску. Спрос на материю был приличный, и всё говорило за успех.

Перед открытием фабрики Кузнецов назначил заседание членов Волжского товарищества во Владивостоке. Приехали братья Карповы, Першины, Ценины, а также Кошелев и Мельников. В прошлом это были богатые не только капиталом, но и опытом люди.

Часа в три ночи я был разбужен телефонным звонком. Говорил Ценин.

— Владимир Петрович, ради Бога, выручайте. Мы сидим в полицейском участке, куда попали за скандал, устроенный Кузнецовым в ресторане. Вы знакомы с генералом Болдыревым? Созвонитесь с ним, упросите его приказать полиции нас выпустить.

— Ну, знаете ли, будить генерала ночью я не стану. Наскандалили, напились, так и сидите. Другой раз будет наука. Неужели нельзя было вести себя поскромнее? Ведь это чёрт знает что — приехать на деловое заседание и тотчас же напиться. — И я с досадой повесил трубку.

На другой день их выпустили без моего вмешательства и, вероятно, за мзду.

Заседание состоялось, как всегда, под моим председательством.

Выяснилась возможность продать остатки товаров тысяч за двадцать, из коих пятнадцать можно было потом поместить в наше фабричное дело, а за пять тысяч — купить в Харбине ресторан, в коем и отпускать бесплатные обеды всем членам товарищества и их семьям. Ресторан взялся вести опытный в этом деле Кошелев, бывший буфетчик гостиницы «Троицкая» в Симбирске. Членам же товарищества предоставлялось преимущественное право за плату обслуживать ресторан в качестве лакеев, швейцаров, поваров и т. д. На этом решении мы и остановились, отправившись в ресторан.

В каком-то ресторане мы заняли отдельный кабинет и вызвали перепуганного ночной телефонадой симбирского врача-бактериолога Левашова. Он спал. Над ним подшутили, сказав, чтобы он немедленно приезжал в ресторан, ибо вновь ожидается переворот. Чудак доктор так перетрусил, что наскоро собрал свой чемоданчик и прикатил к нам, где под наш неудержимый смех долго ругал нас за свой испуг.

Среди девиц, приглашённых нами в кабинет, оказалась и Ядя, ехавшая с нами в теплушке. Она, видимо, была сконфужена моим присутствием и держала себя скромно, просидев почти весь вечер со мной на диване и вспоминая эпизоды нашего пятинедельного путешествия.

На этом вечере в столь знакомом ресторанном угаре быстро пролетело время до утра.

Не прошло и двух-трёх месяцев, как рынок насытился нашим товаром, и дело остановилось. Кузнецов сказал, что он поедет в Харбин для сбыта товара, а сам потихоньку от меня продал станки, захватил товар, пряжу и пропал без вести, увезя и всю наличность нашей кассы.

От всего дела у меня на руках осталась шерстяная пряжа тысячи на полторы иен. Мы с Цениным разыскали мелкого промышленника Хмелёва, имевшего фабрику шерстяных платков и других изделий. Заключив контракт, мы передали ему остаток шерсти. Он вернул нам товар приблизительно на одну тысячу иен, а остальные две тысячи, вырученные на платках из нашей шерсти, присвоил себе и сказал, что их не выплатит.