Нет, я должен не только саботировать коммунизм, а с оружием в руках, пока ещё не поздно, бороться с ним. И с этими мыслями я обратился к проснувшимся компаньонам по несчастью.

— Господа, вы как хотите, а я твердо решил сегодня же отправиться домой и там совместно с женой решить, что нам делать. Я лично предлагаю идти навстречу Дутову или чехам. Пешком пробраться всегда возможно. А там посмотрим. Хоть простыми солдатами, а постоим за правое дело.

Всем понравилось моё предложение, и мы, собрав нехитрый наш багаж, через какие-нибудь двадцать минут уже были в Маргаритине.

Дамы заявили, что одних нас не пустят. А если мы уйдём воевать, то и они пойдут с нами.

Вопрос сильно осложнился. Особенно затруднительно было положение Имшенецкого — его старуха жена была без ног. Дочь же Ольга так напугалась прошедшего обыска, что слегла. У неё начались преждевременные роды, и её увезли в город к акушеру. Ребёнок родился мёртвым, и поправлялась Ольга очень медленно. Ещё одна безвинная жертва революции!

Имшенецкий получил письмо от брата, Михаила Михайловича, из Петербурга с сообщением, что Раиса Викторовна, жена брата, повесилась в доме для умалишённых, куда она попала в результате большевицкого режима.

Выдвигалось и ещё два проекта бегства к Дутову. По первому предполагалось на двух телегах совершить путешествие на курорт за Сергиевск-Уфалейским заводом. И оттуда, оставив дам, мужчины должны будут перейти линию фронта. По второму проекту предполагалось выехать в Пермь по железной дороге, а там, купив лодку, спуститься до Казани, которая находилась в руках белых.

Осуществление этих проектов было настолько рискованно, что окончательное решение откладывалось со дня на день.

А пока мы решили дежурить на высокой скале, что отделяла нас от полустанка. Дежурство начиналось в шесть утра и прекращалось в одиннадцать часов вечера. Ночью мы не дежурили потому, что, с одной стороны, приезд комиссаров ночью был маловероятен, а с другой — в темноте со скалы ничего нельзя было увидеть.

Моё дежурство всегда было первым, так как с начала революции я потерял предутренний сон. Продолжалось оно до девяти часов.

Встав с восходом солнца и напившись кофейку, я взбирался на скалу. Со скалы перед глазами расстилалась панорама Уральских гор, покрытых хвойным лесом.

Во время дежурств все мысли вертелись вокруг вопроса: когда же могут прийти чехи? Начинаешь рассчитывать… По последним сведениям, чехи в Кыштыме или на Каслинском заводе. Вёрст остаётся столько-то. Допустим, что чехи проходят не более пятнадцати вёрст в день. Но вот вопрос: как они пойдут — по железной дороге или по шоссе через Сысертский завод, на котором были последние бои? По моим подсчётам, нам осталось мучиться не более восьми — десяти дней. Но продвижение чехов, несмотря на почти полное отсутствие сопротивления со стороны красных войск, шло гораздо медленнее.

По полученным сведениям, красные Екатеринбург решили не защищать, что подтверждалось усиленной эвакуацией, ход которой был виден с моего наблюдательного пункта. Все поезда, наполненные товарами, шли по направлению к Перми, а обратно они возвращались пустыми и в гораздо меньшем числе. В последние дни я замечал, что в теплушках вывозили реквизированную у «буржуев» мебель, за которой за самоварчиком сидело две-три комиссарских семьи. […]

Когда на скале появлялся Дружок, пёс Имшенецкого, а за ним и грузная фигура самого Владимира Михайловича, дежурившего от девяти до двенадцати, я с удовольствием удалялся со сторожевого поста.

Спали мы почти не раздеваясь. Частенько дежурный, увидав подозрительных лиц, сломя голову летел в усадьбу, и мы в один миг, закинув за плечи заготовленные котомки, с револьверами в руках под насмешливые взгляды прислуги скрывались в лесу. Делали это всегда так скоро, что, думаю, ни один пожарный не одевался так быстро. Последнее время убегала с нами и Маргарита Викторовна. Её «верные» приказчицы, образовав совет рабочих, захватили магазин, писали на неё доносы, и совдеп угрожал крупным штрафом. К счастью, тревоги неизменно оказывались ложными из-за частых наездов белогвардейцев для исполнения того или другого военного задания. […]

Однажды, вернувшись после обычной тревоги и бегства в лес, мы застали у себя двенадцать офицеров, приехавших взорвать наш разъезд Хохотун. Я не выдержал и запротестовал.

— Как, — говорил я, — в благодарность за хлеб-соль Имшенецких вы хотите, чтобы завтра же эта усадьба была сожжена дотла, а нас и наших жён расстреляли? Я не понимаю, кто вами руководит. Приказ взорвать Хохотун бессмыслен. Какова цель взрыва дороги? Прекратить эвакуацию красных? Но ведь этим взрывом вы в то же время затрудните доступ чехам к Екатеринбургу. Если уж взрывать, так за линией пересечения Пермской дороги и дороги Лысьва Бердяуш, по которой двигаются чехи. Но раз у вас есть такое приказание, то рвите полотно вёрст на десять дальше от нас, дабы спасти Маргаритино. И со стороны большевиков будет меньше шансов на возмездие.

Мои слова на этот раз подействовали. Сын решил идти с офицерами. Жена настаивала, чтобы я его не пускал, но исполнить её просьбу я не мог, хорошо понимая настроение юноши, и просил его лишь не очень бравировать.

Оказалось, что у приехавших не было с собой не только пироксилиновых шашек, но даже ключа для разборки рельсов и маленького лома. Всё, что привезли с собой эти молодцы, — это разрывные гранаты. Ночью руководимая Володей Имшенецким компания двинулась в путь через болото.

Я пошёл к себе на чердак и долго не мог заснуть, волнуемый предстоящим взрывом. Спустя два часа послышался свисток прибывшего на нашу станцию поезда.

Кто едет с этим обречённым на крушение поездом? Может быть, далеко не все пассажиры — «товарищи». Явственно слышен свисток локомотива, и поезд, громыхая и позвякивая железом, медленно ползёт на подъём, ведущий к станции Хрустальная. Схватив часы, я зажёг свечку и начал следить за бесконечно долго ползущей стрелкой. Прошли мучительные десять-пятнадцать минут, шум поезда давно прекратился, а взрыв не раздался. Вдруг издалека раздаётся шум возвращающегося поезда и неистовая ругань и крики. Оказывается, поезд разорвался надвое, и задние вагоны скатились обратно на станцию, где и остановились, не разбившись… […]

За эти дни сообщение с городом было почти прервано, никто из нас не решался туда ехать. Провизию же доставлял молодой чех, служивший у Имшенецкого и охранявший его городской дом. Изредка приезжал его родственник Ковылин навещать своего сына-студента, жившего у нас.

Однажды в город поехал старший сын Имшенецкого, Володя, чтобы достать оружие… Мы ждали его возвращения с интересом и большим волнением.

Приехав на другой день, он сообщил нам потрясающую новость — Государь казнён. Об этом вчера под гром аплодисментов возвестил на митинге в театре Голощёкин.

Итак, Государь казнён без суда по воле Екатеринбургского совдепа. Даже казнить «бывшего тирана», как они называли его, и то не сумели! Не сумели придать его казни то торжественное значение, которым сопровождалась казнь французского Людовика и английской Елизаветы. Боже, как это ужасно, какая бесславная смерть! Но хорошо же офицерство нашей академии: не сумело похитить Императора! Ведь их около восьмисот человек. Допустили казнь почти накануне прихода чехов. […]

Володя, помимо этих потрясающих новостей, рассказал нам, что в городе паника, все бегут по железной дороге и по шоссе. По дороге в Маргаритино он встретил Юровского на автомобиле. Подтвердил и слухи о разбое каких-то трёх братьев с Верх-Исетского завода. На шоссе находили много убитых ими людей.

Слухи о приближении чехов подтверждались. Говорили, что дня через три они будут в Екатеринбурге.

В эти дни явилась к нам партия крестьян и подрядилась косить луга. Началась настоящая деревенская страда. Во мне, как и в Имшенецком, заговорило чувство хозяина, и настолько сильно, что как-то сами собою отменились дежурства на скале.