Впоследствии оказалось, что Царская семья не была допущена в церковь, заутреню служили на дому, на разговение был дан всего один небольшой кулич, пасха и по одному яичку.

За столом засиделись. Сергей Михайлович был очень мил и весел, много шутил, разбивал яйца о свой лоб.

Выяснилось, что он ничего не пьёт, тогда как до этого всё время спрашивал, много ли у нас вина. Оказалось, что он знавал нескольких моих однофамильцев, и все они были большими пьяницами, почему он и предполагал, что и я должен был иметь пристрастие к спиртным напиткам. Недоразумение разъяснилось, и мы много смеялись над тем, что подозревали друг друга в одном и том же грехе (обратив внимание на его частые вопросы о вине, я с большим трудом достал для разговения великого князя несколько бутылок вина).

На другой день пришлось, по обычаю, принимать визитёров. На этот раз их было не меньше обыденного, несмотря на то что я уже не состоял директором банка. Объяснял я это, конечно, не столько добрым отношением к моей семье, сколько любопытством, связанным с приездом великого князя.

Сергею Михайловичу тоже было любопытно посмотреть на провинциальное общество, и он с самого начала визитов не покидал того уголка общей комнаты, который заменял нам гостиную.

Особенно интересен был для него визит местного духовенства, посетившего нас из-за присутствия князя в большем против обычного числе. Многие из причта были навеселе. Войдя в прихожую, они направились в комнату великого князя и, не найдя его там, прошли в столовую, где сидел Сергей Михайлович. Думаю, ему впервые пришлось видеть духовенство в таком виде: Сергей Михайлович их рассматривал с большим любопытством, делая знаки моей жене, чтобы она угостила их водкой. Но жена продолжала предлагать пасху и кулич. Сергей Михайлович не выдержал и сам начал наливать им водки и вина. Особенно поразило его поведение дьячка, таскавшего яйца со стола в свой карман.

Когда великий князь поделился со мной своими впечатлениями об этом, я ответил, что не только дьячок, но и батюшка и отец дьякон тоже взяли по яичку и в этом я не вижу ничего худого.

— Ведь и ваши камергеры занимались, наверное, тем же, таская с царского стола разные предметы на память. Меня лично это очень трогает, так что будьте уверены: яйца эти будут долгие годы храниться как святыня в божнице и сотни раз будут показываться всем знакомым как яйца с пасхального стола великого князя.

Один из местных генералов, занимавшийся в штабе большевиков, войдя в гостиную, очень фамильярно обратился к великому князю со словами:

— Вы меня узнаёте, Сергей Михайлович?

На что великий князь сдержанно ответил:

— Да, узнаю. Вы большевик.

Видный генерал густо покраснел и начал оправдывать своё поведение желанием принести пользу Родине в деле воссоздания армии.

Несмотря на опасность положения, некоторые офицеры академии всё же приходили к великому князю и расписывались на листе. Великий князь просил передать посетившим его офицерам привет и благодарность, прибавив, что он лишён возможности ответить им на визит из боязни их скомпрометировать.

Из горожан Сергей Михайлович долго беседовал с Ильёй Ивановичем Симоновым, бывшим городским головой, тридцать лет назад принимавшим Сергея Михайловича и его отца в Екатеринбурге. Старик был сильно растроган внимательным приёмом и плакал, сидя у князя.

По просьбе моей жены принял князь и Милославскую — дочь умершего врача. Она тридцать лет назад, будучи гимназисткой, подносила букет юному Сергею Михайловичу. Ныне, сама нуждаясь, Милославская спрашивала мою жену, не примет ли великий князь от неё несколько пар белья, оставшихся от её покойного отца. Но князь в белье не нуждался.

Зато денег — как у него, так и у князя Палея — не было. Поэтому я предложил великому князю сделать небольшой заём и, получив согласие, уговорил С. Жирякова дать пять тысяч рублей Сергею Михайловичу, а З. Х. Агафурова — князю Палею.

Сергей Михайлович говорил мне, что всё его состояние заключалось в пятистах тысячах рублей, помещённых в «Заём Свободы», и что сумма эта записана в долговую книгу Государственного банка. На руках у него ничего не имелось.

О нужде его в деньгах я узнал по следующему поводу.

Сергей Михайлович любил пить кофе со сливками. К сожалению, наша единственная корова почти прекратила давать молоко; достать сливки было трудно. Наконец нашлась поставщица, бравшая сравнительно недорого — по семь рублей за полбутылки. Но князь, узнав об этой цене, от сливок отказался. Получив наше молоко, он уверял меня, что оно гораздо лучше сливок, и с наслаждением вечерком варил себе кофе и выпивал его совместно с Ремезом. Этот случай указал мне на скудность его средств.

Его Ричардо, бедный Ремез, был небольшого роста и плотно сложен. Был очень экономен и хозяйствен, и, сопоставляя его фигуру и практические качества с великим князем, поневоле приходило в голову: Дон Кихот и Санчо Панса.

Отношение Сергея Михайловича к прочим членам Царской фамилии, прибывшим в Екатеринбург, за исключением князя Палея, которому он благоволил, не было ни близким, ни отдалённым. Зная, что в Екатеринбурге нет свободного жилья, я предложил ему уступить одну из моих комнат двум несчастным беженцам. Великий князь категорически запротестовал:

— Нет уж, будет с меня и Вологды. Я там прекрасно устроился, чувствовал себя почти так же хорошо, как и у вас. И меня выслали за компанию с Константиновичами, ибо из-за их поклонения архиереям и монашкам создалось паломничество в монастырь, где Иоанн Константинович руководил хором. И путешествие наше сюда в вагоне я никогда не забуду. Они вечно ссорятся, мирятся и снова ссорятся, поют, кричат… Нет уж, прошу вас избавить меня от совместного с ними жительства.

Ввиду этого я начал подыскивать комнату для Палея и Константина Константиновича у знакомых. Игорь Константинович хотел жить совместно с Иоанном и Еленой Петровной, успевшей подыскать себе маленькую квартирку и даже начавшей делать кое-какие хозяйственные покупки, которые её очень забавляли. Комната нашлась у Агафуровых. Но Сергей Михайлович где-то навёл справки об этой семье и запротестовал, объяснив протест тем, что Агафуровы очень богаты и не считают денег. Их сын, сверстник великих князей, пьёт, много тратит, ведёт крупную игру, а зная легкомыслие и увлечение, свойственные молодёжи, Сергей Михайлович боится, что князья могут проиграться и в компании попадут в какой-нибудь скандал. В этом вмешательстве проглядывала фамильная заботливость и щепетильность.

Другой раз она сказалась даже в виде некоторой обиды.

Князю Палею очень хотелось выступить со своими произведениями в местной любительской художественной студии. Я передал это желание артистам-любителям и получил ответ, что все они будут очень рады сотрудничеству с ним. Но пусть он не обижается, если наружный приём будет более чем сухим: они боятся большевиков. Что же касается его пьес, то они просят их представить для предварительной цензуры.

Сергей Михайлович, не поняв, что цензура здесь подразумевается совершенно особенная, ответил, что даст ли Палей им свои пьесы — большой вопрос.

Кстати, о цензуре пьес при большевиках. Местная студия была закрыта за то, что один из артистов, цитируя слова Фамусова, сказал:

Местные гимназистки, увидав молодых князей в соборе и не зная, кто они, почему-то приняли их за наездников из прибывшего цирка. Конечно, мгновенно влюбились, а затем, узнав, кто предмет их обожания, решили устроить вечер и отправили к ним депутаток с приглашением на бал.

На семейном совете Сергей Михайлович наложил своё вето:

— Как, вы хотите танцевать, когда Государь находится в заключении?..

Наконец мне удалось найти комнату у художника Ульянова. Князья пошли туда, их угощали завтраком. Условия подходили. Особенно Палею понравилась студия, где талантливый юноша рассчитывал писать картины. Да и Константин Константинович был в восторге от кокетливой хозяйки.