8

Девушка схватила стакан и с ненавистью взглянула Вороновичу в глаза. Сейчас бы взять и выплеснуть коньяк ему в рожу. Ведь он даже не вспомнил, что у неё сегодня день рождения. Ему абсолютно наплевать на её чувства. Стоит Инге сейчас пригубить, как он тут же потащит её в спальню, тяжело дыша и расстегивая на ходу юбку. Воронович даже не удосужится плотно прикрыть дверь, и Чекушкин все будет слышать и похотливо ловить каждый звук.

Девушка перевела яростный взгляд на критика, и тот, не на шутку встревожившись, энергично зашевелился в кресле.

— Что же ты поишь гостью из грязного стакана да ещё без закуски? заботливо произнес он. — Нужно достать бокалы и открыть консервы. А это убрать к чертовой матери!

— Пардон, пардон, — забормотал Воронович, неловко натыкаясь на стул. Одну минуту. Сейчас все будет чики-пики, как говорят девочки.

Он по-медвежьи сгреб в кучу грязную посуду и понес на кухню, на ходу рассыпая пустые банки.

— Я помогу! — вскочила с места Инга, чтобы не оставаться наедине с Чекушкиным.

— Пожалуйста, пожалуйста! — встрепенулся тот. — А я поставлю музыку.

Она услышала за спиной, как Чекушкин позорно сливает коньяк обратно в бутылку, и почувствовала, каким сладострастным взглядом обжигает её ослепительные ноги.

Кухня была омерзительной. Немытые кастрюли со сковородками свалены в кучу. В них пушились остатки заплесневелой пищи. Стол сплошь заставлен ковшиками, банками, горшками, из которых торчали окурки. Ведро с мусором переполнено, и часть отходов на полу. Гостья вздрогнула от мысли, что сейчас ей все это предстоит отмывать. Но сегодня — дудки! Сегодня у неё день рождения.

Она брезгливо открыла воду и забрала у Вороновича стаканы. Воронович сальными руками тут же заграбастал её сзади, и, когда нащупал грудь, дыхание его сделалось хриплым.

— Не здесь же, — прошептала она, и по щекам потекла тушь.

— Пардон, пардон, — пробормотал Воронович, тяжело вздыхая и опуская руки.

А мог и не отпустить. Хозяин бы точно не отпустил и полез бы под юбку рвать колготки. Не зря же Чекушкин относится к самой мерзкой, четвертой категории. А у Вороновича крепко сидит в мозгах, что перед шурами-мурами он обязан заставить даму опрокинуть хотя бы рюмку. И ещё поговорить о жидах.

А вот интересно, о чем говорят мужчины первой категории? Может, читают стихи или рассказывают о внепланетных цивилизациях? Может, разглагольствуют о европейском образе жизни, о курсе доллара, наконец, о политике. Как это скучно! В прошлом веке считалось признаком дурного тона говорить при дамах о политике.

Стол был накрыт заново. Заново разлит по бокалам коньяк и открыты шпроты в масле. Персонально для Инги были насыпаны в вазу конфеты и откупорена пачка ананасового сока. Не очень-то шикуют современные литераторы. И, главное, не понимают, насколько они жалки. А может, понимают, но прикидываются.

Комната уже была проветрена, и из кассетника доносился рок-н-ролл, который Инга терпеть не могла. Держа в одной руке бокал, а в другой вилку с рыбой, бедняжка думала, что стоит ей сейчас сделать глоток — и все опять покатится по кругу, и то, с чем столкнулась она сегодня под памятником Грибоедову, уже навсегда провалится в тартарары.

А над душой могильным камнем стоял Воронович и терпеливо ждал. Он ждал, когда же гостья опустошит свой бокал и они, наконец, будут на равных. Хозяин дома не сводил с девушки глаз. Он раздевал и пожирал её глазами и, должно быть, стонал от вожделения. Хоть на секунду провалиться бы под землю и забыть о них.

Инга подняла бокал и одним махом выпила все до единой капли. Так-то оно легче. Мужики повеселели и грянули «ура!». Теперь она с ними в одной упряжке: два жеребца и трепетная лань.

И снова началось как всегда: пьяные разговоры о жидах, провалы в табачные туманы, новые бокалы коньяка, окурки, падающие под ноги, заплетающиеся языки, наконец, мат, проскальзывающий между слов, и откровенное хамство обоих. Воронович, уже не стесняясь, водил шершавой ладонью по её колготкам. А когда отлучался в туалет, Чекушкин брал её белую кисть своими потными руками и гнусно чмокал слюнявым ртом.

За окном уже стемнело, когда Воронович на грани отруба поволок её в соседнюю комнату и, как обычно, не захлопнул дверь. В эту минуту Инга ощутила себя маленькой девочкой, которую тащит куда-то морская волна, и она не в силах не только сопротивляться, но даже заплакать или позвать на помощь. Но так уже было: огромное серое небо над головой и суровая обветренная скала в маленькой тихой бухте. А небо по-прежнему хмурое и недоброе. И девушка внезапно поняла, что не заслужила ясного неба не только в этой московской жизни, но и в той, ирландской.

Почему она ни в чем не может отказать Вороновичу? Почему не сопротивляется? Почему не кричит, не зовет на помощь, не грозит, наконец, милицией?

Он, астматически дыша, навалился на неё своей свиноподобной плотью, впечатав её тоненькое тельце во влажные покрывала. Воронович уже ничего не соображал и был не в силах расстегнуть даже молнии. И вот он нетерпеливо лезет под юбку и грубо стаскивает колготки с ажурными трусиками. И куда-то проваливается Ирландия, но волна, холодная и тоскливая, продолжает тащить в открытое море. Там, где уже не донырнуть до дна, есть едва заметный риф, за который можно уцепиться и обождать, когда пройдет основной вал.

— Подожди, подожди… Порвешь колготки… Я сама…

А в соседней комнате курил и кашлял Чекушкин. Слышимость просто космическая. Несвежие простыни отвратительно впиваются в лопатки. Чекушкин шумно втягивает дым и пьяно вздыхает.

— Подожди же! Закрой дверь! Я сама!

9

Приехавшие в редакцию криминалисты не скрывали изумления. Выскочивший из машины начальник экспертного отдела подошел к следователю и хмуро поглядел в глаза.

— Это какой-то классик, лауреат Государственной премии?

— Увы, Анатолий Ефимович! Был бы классиком, наверно бы этим делом занималась ФСБ, — развел руками Батурин. — Лично я никогда не слышал его фамилии. Короче, кроме комнаты, мне нужно дополнительно обработать стол в коридоре.

Криминалисты облепили бестумбовый стол, стоящий в двух метрах от кабинета, нанесли на него порошок и принялись рассматривать через увеличительные стекла края и углы. Через несколько минут эксперт поднял глаза на полковника.

— С обоих концов стола стерта пыль и имеются свежие отпечатки ладоней. Пыль также стерта с середины поверхности. По всей видимости, человек, поднимавший этот стол, прижимал его к животу.

— Следы обуви на столе есть? — спросил Батурин.

— Следы не проявились, но на краю стола обнаружены свежие частички земли. По всей видимости, на стол вставали ногами. Впрочем, точно утверждать можно только после лабораторного анализа.

— Нельзя ли определить, ставили на этот стол стул?

— К сожалению, нет, поскольку середина стола обтерлась об одежду.

После чего, внимательно обследовав полы кабинета, мебель и ручки двери, эксперт произнес:

— На стуле частички той же уличной грязи.

— Той же? — подозрительно сощурился следователь.

— А какой же еще? — удивился эксперт. — Хотя об этом наверняка можно говорить только после лабораторного анализа, но, по-моему, в поле зрения больше нет ничего такого, с чего бы самоубийца дотянулся до крючка. Свой письменный стол он сдвинуть не рискнул, поэтому и воспользовался легким столиком в коридоре. Больше поблизости, как видите, столов нет. Так что грязь та же. Не сомневайтесь! Он втащил этот столик, поставил на него стул, взобрался, накинул веревку на крючок, спрыгнул и привязал конец веревки к ручке двери. После чего вынес стол обратно в коридор, взобрался на стул, затянул на шее петлю и спрыгнул со стула.

— Стоп! — предостерегающе поднял палец Батурин. — Допустим, что на его месте вы. Стали бы вы за минуту до смерти выносить столик в коридор? По-моему, смертнику все равно, как после его смерти будет стоять мебель.