Сохачевский набросился на него:

— Безобразие! Распустил команду! Это не военные моряки, а старые бабы!

— Виноват-с, ваше высокобродие. Что касаемо до матроса второй статьи Железнякова, так нет сил управиться. Развращает всю команду…

Железняков обратился к Сохачевскому:

— Разрешите вынести койку?

Старший офицер грубо отрезал:

— Марш, быстро!

Вечером того же дня, встретив Железнякова на верхней палубе, боцман Слизкин зло набросился на него:

— Из-за тебя, дармоед, мне сегодня попало от их высокоблагородия. При этих словах Слизкин толкнул Анатолия.

Терпение молодого матроса лопнуло. Он ударил боцмана с такой силой, что тот грохнулся на палубу и закричал:

— Караул! Убивают!

Первым на крик прибежал дежурный по кораблю, а вслед за ним явились Норгартен и Сохачевский.

— Он хотел убить меня, ваше высокобродие! — завопил Слизкин.

— Это неправда! Я…

— Молчать! — крикнул Норгартен. — Под суд пойдешь! Арестовать его!

Над заливом уже сгущались вечерние сумерки, когда от трапа «Океана» отчалила шлюпка, на которой отправили в Кронштадт Железнякова под конвоем двух матросов. Один находился в носовой части шлюпки, а другой — вблизи кормы. У каждого из них у ног наклонно стояла винтовка.

Улучив момент, когда сидящий ближе к корме матрос занес весла для очередного гребка, Железняков схватил у него винтовку, наставил на переднего конвойного и приказал:

— Бросай ружье в воду! — Затем он навел дуло своей винтовки на другого матроса и властно потребовал: — Кидай весла в воду!

— Железняков, не губи нас! — закричали конвойные.

— Братцы, простите меня! Если я попадусь в лапы жандармов, то меня расстреляют или сошлют на каторгу! Прощайте! — С этими словами он прыгнул в воду…

Против воли

Набережная небольшого черноморского портового города была похожа на шумный базар. Пестро одетые загорелые люди суетливо метались но пристани возле складов, толкались у широких деревянных сходен двухтрубного океанского транспорта. Жаркий воздух был пропитан запахом нефти. Отовсюду слышалась русская, украинская, армянская, греческая речь.

В носовой части пришвартованного транспорта прерывисто громыхала паровая лебедка, выуживая тросом из недр трюма мешки, ящики, тюки.

Сквозь шум толпы и грохот лебедки то и дело раздавались восклицания низкорослого, гололобого человека:

— Майна!.. Одерживай!.. Вира!..

Подгоняемые ветром волны катились по залитой лучами солнца бухте, с шумом бились о берег и борта судна, обдавая брызгами набережную и деревянную пристань. Но ни солнце, ни волны как будто не существовали для вспотевших бронзоволицых грузчиков-силачей. С вытертыми кожаными подушками на спинах, сгибаясь под тяжестью ящиков и мешков, они бегали по сходням, гикая и ругаясь. То и дело слышалось:

— Не зевай! Задавлю!

— Эй, берегись!

К пристани подошел небольшой катер с пассажирами, принятыми с высокобортного судна, стоящего на рейде.

Бранясь и толкаясь, назойливо атаковали пассажиров юркие, полуоборванные носильщики. Они хватали узлы и чемоданы, упорно предлагая свои услуги:

— Позвольте донести, барыня!

— Любезный господин, прикажите помочь вам!

Сквозь крикливую толпу к катеру пробирался рослый молодой человек с задорным, непокорным чубом чуть вьющихся волос. На нем была просторная косоворотка и старые сандалии, в руках небольшой вещевой мешок.

— Куда прешь? — грубо осадил его усатый контролер.

— Мне на рейд, к пароходу.

— Нельзя без билета.

— Да я никуда не еду. Хочу узнать только насчет работы.

— Сказано нельзя! Много вас таких тут шляется! — Контролер кивнул головой в сторону транспорта: — Иди вон туда, на разгрузку.

— Ходил. Там больше никого не принимают. Толпа оттеснила молодого человека в сторону от трапа.

— Я тоже хотел попасть туда, да этот тип уж больно несговорчив с нашим братом. Никого без взятки не пропускает, — услышал юноша за спиной незнакомый голос.

Оглянувшись, он увидел коренастого, средних лет мужчину с открытым, приветливым лицом. На нем была сильно поношенная матросская рабочая форма.

Иронически улыбнувшись, молодой человек спросил у него:

— Тоже у графа Панелина служишь?

— Да, приходится, дружище…

Не желая продолжать разговор с незнакомым человеком, юноша быстрой походкой направился к набережной.

Уже вторую неделю Железняков скитался по берегу в поисках работы. Ему хотелось попасть на какой-нибудь пароход, курсирующий в прифронтовую полосу. Но пока ничего не получалось.

Пройдя набережную и бульвар, заполненные разряженными в шелка и дорогие костюмы курортниками, Железняков подошел к свободной скамье и устало опустился на нее. Мимо него медленно прошла подгулявшая компания. Женщины весело смеялись. Мужчина в светлом костюме и широкополой шляпе обратился к своим спутникам:

— Итак, господа, до встречи вечером в «Сан-Ремо»…

Железняков с возмущением подумал: «Веселятся, дармоеды, а ты ищи, где бы заработать хотя бы на кусок хлеба».

Шел третий год мировой войны. На далеком западе, в отрогах Карпат и у берегов Балтики, на подступах к Босфору и у каменистых бухт Анатолии всюду гибли и калечились армии молодых жизней. А здесь богатые бездельники развлекались анекдотами, распивали дорогие вина, сгоняли лишний жир и наслаждались музыкой…

Со скамьи, на которой сидел Железняков, хорошо был виден весь порт и широкий рейд. Теперь там стояли уже два больших парохода. Решительно поднявшись со скамьи, Анатолий зашагал к портовой сторожке, возле которой пожилая женщина развешивала белье.

— Мамаша, — обратился к ней Железняков, — разрешите оставить у вас на хранение свое барахлишко. Вот оно, все тут, — показал он на тощий вещевой мешок. — Хочу вплавь добраться к рейду… Может быть, найду работу на какой-нибудь посудине.

Женщина посмотрела на него с удивлением:

— Сынок, да ты что? В такую даль плыть? Утонешь, помилуй бог!

— Не собираюсь, мамаша, тонуть! — ответил Анатолий, подумав при этом: «Уж если через Финский залив переплыл, да еще ночью, то здесь уж как-нибудь справлюсь».

— Ну что ж, сынок, попытай счастья, — сочувственно промолвила женщина.

Железняков быстро сбросил с себя верхнюю одежду и, закрепив на голове небольшой сверток с документами, обернутыми клеенкой, бросился в воду и поплыл навстречу волнам.

Капитан парохода «Принцесса Христиана» Каспарский, отправляясь в рейс из Одессы на русско-турецкий фронт — к берегам Анатолии, надеялся привезти оттуда партию восточных ковров, побольше цветных шелков и прочих богатых трофеев, захваченных у турок в Трапезунде и других городах. Но на этот, раз вместо богатых трофеев «Принцесса Христиана» возвращалась в Одессу, имея на борту несколько сот раненых и тяжело больных солдат.

Каспарский буквально выходил из себя. Его бесили подобные рейсы. Они не приносили ему никакого дохода. В прошлом отважный контрабандист, он привык, хотя и с большим риском, наживать немалые деньги. Война же заставила его нарядиться в китель обычного капитана торгового, правда военизированного, транспорта. И теперь за ним гонялись не русские пограничники, а немецко-турецкие подводные лодки и другие военные корабли, уничтожавшие все суда под русским флагом.

Ожидая, пока отправят портовым катером на берег умерших по дороге от тяжелых ран, капитан все время ходил по мостику, время от времени разглядывая в бинокль панораму бухты.

Вдруг в окуляры бинокля Каспарский увидел человека. Он плыл по направлению к транспорту «Ксения», стоявшему невдалеке от «Принцессы Христианы». Судя по тому, как он справлялся с волнами, видно было, что это хороший пловец.

Это был Анатолий Железняков. Приблизившись к борту «Ксении», он закричал:

— Эй, вы! Вам матросы не нужны?

С парохода никто не ответил. Тогда он закричал еще громче:

— Эй, эй! Не требуются ли матросы? Кочегары не нужны?