Однако история воздействия "Мельмота Скитальца" началась не со времени выхода в свет его русского перевода. Многие знали роман и раньше, читая его в английском подлиннике или, чаще, во французском переводе. К числу таких читателей принадлежал Пушкин, по достоинству оценивший роман Метьюрина задолго до того, как он стал известен в русском переводе 1833 г.
Знакомство Пушкина с "Мельмотом Скитальцем" состоялось в Одессе. Первое упоминание им Мельмота находится в XII строфе третьей главы "Евгения Онегина". Пушкин называет его здесь "бродяга мрачный", т. е. самостоятельно переводя на русский язык французский заголовок перевода Ж. Коэна - "Melmoth, ou l'homme errant" - или оригинала - "Melmoth the Wanderer" {Отметим, что в библиотеке Пушкина сохранилось первое издание "Мельмота Скитальца" 1820 г. (Эдинбург-Лондон), а также парижское (на англ. яз.) издание "Бертрама" 1828 г., см.: Модзалевский Б. Л. Библиотека Пушкина. СПб., 1910, с. 284 (Э 1145-1146).}. Русское заглавие - "Мельмот Скиталец" - появилось не ранее 1833 г. Хотя третья глава "Евгения Онегина" начата поэтом в Одессе в первой половине 1824 г. (тридцать строф этой главы были им написаны здесь между февралем и концом мая), но многое в ее замысле и создании ведет нас к более раннему времени. Так, упомянутый в XII строфе этой главы "Мельмот Скиталец" впервые был прочтен Пушкиным в Одессе в 1823 г. и несомненно произвел на него сильное впечатление; в то время этот роман был известен в России еще немногим; поэтому Пушкин должен был объяснить читателю в особом примечании к "Евгению Онегину", что "Мельмот - гениальное произведение Матюрина" {Краткая характеристика "Мельмота Скитальца", данная ему Пушкиным ("гениальное произведение"), вызывала сомнения и оговорки у современных ему критиков и последующих исследователей. В. И. Кулешов (см. его кн.: Литературные связи России и Западной Европы в XIX веке (первая половина). М., 1965, с. 185) заметил: "Это, конечно, преувеличение, но можно понять, как поэт вчитывался в него, создавая образ русского неприкаянного скитальца Онегина, презирающего общество и носящего в себе его зло". С. М. Тромбах (в статье "Примечания Пушкина к "Евгению Онегину"" - Изв. АН СССР, Серия литературы и языка, 1974, т. 33, Э 3, с. 228), задаваясь вопросом, почему в XII строфе "гениальный" роман Метьюрина противопоставлен "посредственному" роману г-жи Коттень ("Матильда"), отвечал на это, что, с точки зрения поэта, "Мельмот Скиталец" обобщил в центральном действующем лице основные черты мыслящего человека начала XIX в.: "Не случайно слова "байронический" и "мельмотический" были для Пушкина почти синонимами. Это и делало для Пушкина роман Метьюрина "гениальным". Но в пушкинскую пору слово "гениальный" означало в русском языке (в соответствии с французским) нечто меньшее, чем сейчас, ближе стоящее к нашему "талантливый".}. Однако в черновом письме к своему приятелю А. Н. Раевскому (написанному между 15-м и 22-м октября 1823 г.) поэт писал уже о "мельмотическом характере" своего героя {Пушкин. Полн. собр. соч., т. XIII. Изд. АН СССР, М.-Л., 1949, с. 71, 378. (Далее сокращенно: Акад., т.).}, из чего явствует, что с романом Метьюрина тогда уже были знакомы разные лица среди ближайшего окружения поэта в период его южной ссылки; характерно при этом, что в автографе указанного письма определению "мельмотический" предшествовало, но затем было зачеркнуто другое слово - "байронический", уже бывшее нарицательным в обиходе русской речи: очевидно, с точки зрения Пушкина, "байронический" и "мельмотический" типы современного ему человека были близкими, имевшими много общего; от "байронического" героя "мельмотический" отличался лишь присущими ему чертами демонизма, придававшими этому характеру более ясную мотивировку его разочарованности, озлобленности и скептицизма.
В черновых рукописях "Евгения Онегина" на протяжении ряда лет (в главах первой, третьей и восьмой) имя Мельмота встречалось многократно по разным поводам среди произведений литературы, "в которых отразился век и современный человек изображен довольно верно". Из черновика XXXVIII строфы первой главы, например, явствует, что "Мельмот" стоял среди тех двух-трех романов, которые Онегин должен был возить с собою; хотя в окончательной редакции этой строфы имя Мельмота из текста выпало, но в дальнейшем роман Метьюрина назван среди небылиц британской музы, которые тревожат сон юных русских читательниц, и вновь упомянут среди одной из "масок" Онегина, в которой он представлялся большому свету. Задумываясь о своем герое, поэт воспроизводит пересуды о нем в светских гостиных (гл. 8, VIII):
Скажите, чем он возвратился?
Что нам представит он пока?
Чем ныне явится? Мельмотом,
Космополитом, патриотом,
Гарольдом, квакером, ханжой,
Иль маской щегольнет иной? {*}.
{* Ср. в черновиках "Путешествия Онегина":
Наскуча слыть или Мельмотом,
Проснулся раз он патриотом
Иль маской щеголять иной,
В Hotel de Londres, что на Морской.
(Акад., т. VI, с. 475-476).}
В одесские годы жизни поэта подобные маски литературных персонажей носили на своих лицах многие его современники и друзья, среди них, в частности, упомянутый выше А. Н. Раевский. С. Г. Волконский в письме к Пушкину (от 18 октября 1824 г.) прямо называл Раевского именем героя романа Метьюрина: "Посылаю я вам письмо от Мельмота... Неправильно вы сказали о Мельмоте, что он в природе ничего не благословлял; прежде я был с вами согласен, но по опыту знаю, что он имеет чувства дружбы, благородной и неизменной обстоятельствами". Именно на этой цитате из письма зиждилось утверждение читателей и исследователей Пушкина, что его стихотворение "Демон" (1823; под заглавием "Мой демон" напечатано в III части альманаха "Мнемозина", 1824) представляет собою тонкий психологический портрет А. Н. Раевского, "мельмотический" характер которого был разгадан и воспроизведен поэтом в стихах, привлекших к себе всеобщее внимание. В "злобном гении", о котором рассказывает это стихотворение, действительно есть черты, сближающие его с демоническим героем Метьюрина: ...какой-то злобный гений Он провиденье искушал;