Гершка старался изо всех сил. Обеспечив первым своего друга и товарища Гришу, он стал передавать всем готовые решения. И только один второгодник, великовозрастный парень, сидевший на "камчатке", не дождавшись замедленной доставки шпаргалки, вместо того чтобы тихонько передать Гершке записку, перебросил её через весь класс и угодил... директору чуть не в бороду!..
Директор развернул записку и прочел:
"Проклятый жиденок! Всему классу ты решил задачу, а мне нет. Помни: мы тебе намнем бока! Котельников".
Скандал вышел грандиозный! Всему классу угрожали большие неприятности, а больше всех - виновнику всей этой истории, злополучному Гершке Рабиновичу. Тогда в дело вмешался Попов, использовавший авторитет своего отца. Историю кое-как замяли...
Да только ли это? Сколько еще пришлось пережить и переволноваться, пока он окончил гимназию.
Затем встал вопрос о медали... Дадут или не дадут?.. И что же теперь? Разве играющий неблагодарную роль "Рабиновича" Попов с этой самой медалью не остался за дверями университета? Разве не пришлось ему уцепиться за зубоврачевание, чтобы не вылететь из города и не пройтись по этапу к родным пенатам... в Шклов?
Лже-Попов вспомнил письма своего товарища и подумал: "Ну, Гришутка? Теперь ты вошел во вкус еврейского счастья? Если не раскаешься до времени, то, пожалуй, десятому закажешь такие шутки шутить!.."
Попов очнулся от своих мыслей: тройки лихо подкатили к вокзалу, и вся компания с Глюком впереди веселой гурьбой высыпала из саней.
Глава 5
ГОСТЬЯ
Первым сообщил добрую весть о приезде долгожданной Саши Глюк, почуявший её шаги еще в тот момент, когда изящная ножка его любимой хозяйки ступила на площадку вагона первого класса.
Неистовой радости Глюка не было границ!
Но на него никто не обращал внимания. Все разглядывали Сашу и находили, что она за короткое время сильно повзрослела и поxорошела. Саша и сама знала, что она хороша, но услышать лишний раз подтверждение было приятно и радостно. Саша встретила всех прибывших на вокзал как добрых старых друзей. Для каждого нашлось у нее слово, улыбка, шутка. И только нового репетитора, Григория Ивановича Попова, она еле-еле удостоила взглядом, охвативши его, однако, с головы до ног.
– Грузин? - спросила она шепотом мать.
– Нет, милая, не грузин! Русский - Попов! - ответила шепотом же Надежда Федоровна. И Саша снова стала оживленно болтать, смеяться и шалить.
Компания весело уселась в розвальни, и горячие кони рванули с места.
"Так вот она - Саша!" - думал Попов, едва успевши её разглядеть как следует: до того он был ошеломлен. Не красота девушки произвела на него сильное впечатление, а неотвязная мысль, что он её видел когда-то, не помнит где и когда...
Всю дорогу Попов невольно думал о ней. Думал о том, что было бы, если бы он был настоящим Поповым?.. И невольно, по какой-то неуловимой ассоциации, припомнилось полученное сегодня из дому письмо, в котором старший брат сообщал о печальных семейных делах, о болезни сестры и напоминал о годовщине смерти матери... Было досадно, что нельзя ни на минуту уйти от всех этих грустных будничных дел, о которых так хотелось бы забыть хоть ненадолго...
Еще досаднее было самое желание забыть. Как он смеет желать забыть о том, что делается дома, в родной семье? Какое право имеет он забывать о том, что он здесь только случайный гость? Как мог он не помнить, что вся затея его и Гриши - не больше как плоская, в сущности, шутка, имевшая, может быть, кое-какой смысл для настоящего Попова и совершенно бесцельная для Рабиновича?
Ведь возвращение к действительности, к еврейской повседневности, после года жизни среди этих довольных, счастливых и уверенных людей, будет в тысячу раз тяжелее и мучительнее!.. К чему все это нужно было? И чем кончится?..
Но снова встает перед глазами образ приехавшей Саши, и непонятно-теплая волна приливает к сердцу...
Дома вся семья собралась за столом. Центром внимания была, разумеется, Саша. Все слушали только ее, обращались только к ней. А Саша в одно и то же время говорила, слушала, ела, смеялась, выспрашивала у всех и обо всех последние новости, поглаживала Глюка и говорила ему мимоходом, как ребенок, вытянув губы: "Дуся!"
Оживление Саши сообщалось окружающим. Все, включая Петю и Сережу, наперебой заговаривали с ней, рассказывали новости. И только один репетитор, Григорий Иванович, хранил невольное молчание... Он по обыкновению присматривался, прислушивался к разговорам и не мог отделаться от напрашивавшегося сравнения: что было бы в подобном случае у евреев? И еще тревожил его неотвязный вопрос: "Где же я видел эту Сашу? Как она похожа на мать! Особенно глаза! И как подходит ей имя "Саша"..."
Это имя, чувствовал Попов, занимает какое-то необычное место в его мыслях и наполняет его необъяснимым волнением и теплом...
"Саша"! - какое звучное имя!
Приезд Саши перевернул весь дом Бардо-Брадовскиx. Все приобрело особую веселость и окрасилось в новые цвета.
Потянулся непрерывный ряд праздничных дней: рождество, Новый год, крещение... каждый из них праздновался по особой, выработанной Сашей и одобренной единогласно, программе.
В организации празднеств принимал участие весь штат учителей, гувернанток и бонн и, разумеется, Гриша Попов в том числе. Можно ли было отказываться, когда сама Саша приглашала и при этом, казалось, по-особому смотрела на него своими изумительными глазами и чаровала серебристым смехом?.. С первого дня её приезда установилось детски-шаловливое настроение, захватившее всех, включая и Надежду Федоровну и такого увальня, как Феоктист Федосеич!
Даже его монументальная фигура не могла избежать игр в "фанты", в "города" и в "кота-мышку"...
Рабиновичу, искусно игравшему роль Григория Попова, все это было внове. Он никогда не мог бы себе представить, чтобы его отец, реб Мойше Рабинович, очутился в кругу детей, плясал вместе с ними или играл бы в прятки!.. Захваченный общим весельем, Попов чувствовал, что у него голова кругом идет и дух захватывает. Он стал совершенно забывать о том, что он еврей. К счастью, и в доме этом самое слово "еврей" было так чуждо, как если бы обитатели особняка никогда не подозревали о существовании на земле этой породы людей...
Только однажды привелось ему услышать это слово. Это было в разгар зимних праздников. В татьянин день Саша проектировала шумный выезд в "Стрельну", в "Мавританию" или к "Яру".
Но по досадному стечению обстоятельств татьянин день совпал с седьмым днем "швата" - годовщиной смерти матери "Григория Ивановича", о которой предусмотрительно напомнил братец Авраам-Лейб. Пропустить этот день и не помолиться "за упокой души матери" Попов чувствовал себя не в силах. Не по религиозным, конечно, причинам, а потому, что память о матери была слишком дорога... Гершка Рабинович знал, что своей преждевременной сединой мать была обязана ему, его бегству из родительского дома в гимназию. Он не может забыть, что мать, умирая, просила его ежегодно в день её смерти молиться об её душе.
Но кто же мог предвидеть, что печальная годовщина придется как раз на веселый татьянин день?
И кто мог знать, что Саше вздумается особо пригласить Григория Ивановича участвовать в празднестве?
Безуспешно пытался Григорий Иванович отбояриться. Напрасно он, приводил убедительный довод, что день этот он должен отпраздновать с товарищами в университете.
Саша не принимала никаких отговорок. Своей холеной ручкой она прикрыла рот Григория Ивановича, не желая слушать об отказе, и при этом так многозначительно глядела на него, что бедный Григорий Иванович забыл самого себя и согласился.
В то время, когда Саша так горячо уговаривала Григория Ивановича не расстраивать компании, кто-то произнес пошлейшую поговорку, довольно, впрочем, употребительную и не имеющую в виду кого-нибудь задеть или обидеть: