* * *

Хорошо работается, когда получен ясный, определенный приказ, когда задание по силам, а его важность очевидна и несомненна. Из резиденции прокатился Тюльпанов на резвых губернаторских лошадях до Жандармского управления. Побеседовал с капитаном Зайцевым, командиром патрульно-разъездной роты про двух прикомандированных жандармов: мол, не замечалось ли странностей в характере, да про семьи, да про вредные привычки. Зайцев встревожился было, но Анисий успокоил. Сказал, больно секретное и ответственное расследование - особый глаз нужен. Потом съездил на Божедомку. Зашел к Захарову поздороваться. Только лучше бы не заходил - бирюк проворчал что-то неприветливое, да уткнулся в бумаги. Грумова на месте не было. Наведался Анисий к сторожу, выведать про могильщиков. Ничего хохлу объяснять не стал, да тот и не лез с вопросами - простой человек, а с понятием, с деликатностью. Сходил к могильщикам и сам: якобы дать по рублю в поощрение за помощь следствию. Составил об обоих собственное суждение. Ну, вот и всё. Пора домой - писать список для шефа. Заканчивал пространный документ, когда уже стемнело. Перечитал, мысленно представляя каждого и прикидывая - годится в маньяки или нет. Жандармский вахмистр Синюхин: служака, каменное лицо, глаза оловянные - черт его знает, что у него в душе. Линьков. По виду - мухи не обидит, но уж больно странен в виде городового. Болезненная мечтательность, уязвленное самолюбие, подавляемая чувственность - все может быть. Нехорош могильщик Тихон Кульков, с испитым лицом и щербатой пастью. Ну и рожа у этого Кулькова - только встреть такого в безлюдном месте, зарежет и не мигнет. Стоп! Зарезать-то он зарежет, но где ж его корявым лапищам со скальпелем справиться? Анисий еще раз взглянул на список, ахнул. На лбу выступила испарина, в горле пересохло. Ах, слепота! Да как же раньше-то не сообразил! Будто пелена какая глаза застелила. Ведь все сходится! Один только человек из всего списка и может Потрошителем быть! Вскочил. Как был, без шапки, без шинели, кинулся к шефу. Во флигеле оказался только Маса: нет Эраста Петровича, и Ангелины нет - в церкви молится. Ну да, нынче ведь великий пяток, то-то и колокола так печально вызванивают к Плащанице. Эх, незадача! И времени терять нельзя! Сегодняшние расспросы на Божедомке были ошибкой - он наверняка обо всем догадался! Так, может, оно и к лучшему? Догадался, значит, засуетился. Проследить! Пятница на исходе, один день всего остается! Некое соображение заставило было усомниться в правильности озарения, но на Малой Никитской имелся телефонный аппарат, он и выручил. В Мещанской полицейской части, куда относится Божедомка, губернский секретарь Тюльпанов был хорошо известен, и, несмотря на неурочное время, ответ на занимающий его вопрос был дан незамедлительно. Поначалу Анисий испытал острое разочарование: 31 октября - это слишком рано. Последнее достоверное лондонское убийство произошло 9 ноября, версия не складывалась. Но голова у Тюльпанова сегодня работала просто исключительно, всегда бы так, и заковыка разрешилась с легкостью. Да, труп проститутки Мэри Джейн Келли был обнаружен утром 9 ноября, но Джек Потрошитель в ту пору уже переплывал Ла-Манш! Это убийство, самое мерзкое из всех, могло быть его прощальным "подарком" Лондону, совершенным непосредственно перед отправлением на континент. Потом можно будет проверить, когда он там у них отходит, ночной поезд. А дальше все складывалось само собой. Если Потрошитель покинул Лондон вечером 8 ноября, то есть по русскому стилю 27 октября, то именно 31-го ему и полагалось прибыть в Москву! Их с шефом ошибка заключалась в том, что, проверяя в полицейских паспортных отделах списки прибывших из Англии, они ограничились декабрем и ноябрем, а конец октября-то и не учли. Сбила проклятая путаница со стилями. Вот и всё, сошлась версия тютелька к тютельке. На минутку забежал домой: надеть теплое, взять "бульдог" и наскоро сжевать хлеба с сыром - по-настоящему поужинать времени не было. Пока жевал, слушал, как Палаша по складам читает Соньке пасхальную историю из газеты. Дура слушала не отрываясь, с приоткрытым ртом. Много ли понимала - кто ее разберет. "В провинциальном городе Эн, - медленно, с чувством читала Палаша, в прошлый год накануне Светлого Христова Воскресения из острога убежал преступник. Выбрав время, когда все горожане разошлись по церквам к заутрене, он забрался в квартиру одной богатой и всеми уважаемой старушки, по болезни не пошедшей к службе, с целью убить и ограбить ее". Сонька ойкнула - ишь ты, понимает, удивился Анисий. А еще год назад ничего бы не поняла, заклевала бы носом да уснула. "В то самое мгновение, когда убийца с топором в руке хотел ринуться на нее, - драматично понизила голос чтица, - раздался первый удар пасхального колокола. Исполненная сознанием святости и торжественности минуты, старушка обратилась к преступнику с христианским приветом: "Христос воскресе, добрый человек!" Это обращение потрясло погибшего до глубины души, оно озарило перед ним всю бездну его падения и произвело в нем внезапный нравственный переворот. После нескольких мгновений тяжелой внутренней борьбы он подошел похристосоваться со старушкой и потом, разразившись рыданиями..." Чем закончилась история Анисий так и не узнал, потому что пора было бежать. Минут через пять после того, как он сломя голову умчался, в дверь постучали. - От скаженный, - вздохнула Палаша. - Опять, поди, оружию забыл. Открыла, увидела - нет, не он. На улице темно, лица не видать, но ростом повыше Анисия. Тихий, приветливый голос сказал: - Добрый вечер, милая. Вот, хочу вас обрадовать.

* * *

Когда с необходимым было покончено - осмотр места преступления завершен, тела сфотографированы и увезены, соседи опрошены, занять себя стало нечем. Тут-то и сделалось Эрасту Петровичу совсем худо. Агенты уехали, он сидел один в маленькой гостиной скромной тюльпановской квартирки, оцепенело смотрел на кляксы крови, пятнавшей веселые цветастые обои, и все не мог унять дрожи. В голове было гулко и пусто. Час назад Эраст Петрович вернулся домой и сразу послал Масу за Тюльпановым. Маса и обнаружил побоище. Сейчас Фандорин думал не о доброй, привязчивой Палаше и даже не о безответной Соне Тюльпановой, принявшей страшную, ни божескими, ни человеческими понятиями не оправдываемую смерть. В голове сломленного горем Эраста Петровича молотком колотилась одна короткая фраза: "Не переживет, не переживет, не переживет". Нипочем не переживет бедный Тюльпанов этого потрясения. Хоть и не увидит он кошмарной картины надругательства над телом сестры, не увидит ее удивленно раскрытых круглых глаз, но знает повадки Потрошителя и легко вообразит себе, какова была Сонина смерть. И тогда всё, конец Ансисию Тюльпанову, потому что пережить, когда такое случается с близкими и любимыми людьми, нормальному человеку совершенно невозможно. Эраст Петрович пребывал в непривычном, никак не свойственном ему состоянии - не представлял, что делать. Вошел Маса. Сопя, втащил свернутый ковер, застелил страшный, пятнистый пол. Потом принялся яростно обдирать кровавые обои. Это правильно, отрешенно подумал коллежский советник, только вряд ли поможет. Еще какое-то время спустя появилась Ангелина. Положила Эрасту Петровичу руку на плечо, сказала: - Кто в страстную пятницу мученическую смерть принял, быть тому в Царстве Божьем, подле Иисуса. - Меня это не утешает, - скучным голосом ответил Фандорин, не поворачивая головы. - И вряд ли утешит Анисия. Где он, Анисий? Ведь глубокая ночь уже, а мальчишка и прошлую ночь глаз не сомкнул. Маса говорит - забегал без шапки, очень спешил. Ничего не передал и записки не оставил. Неважно, чем позднее объявится, тем лучше. Совсем пусто было в голове у Фандорина. Ни догадок, ни версий, ни планов. День напряженной работы мало что дал. Опрос агентов, что вели слежку за Несвицкой, Стеничем и Бурылиным, а также собственные наблюдения подтвердили, что любой из троих минувшей ночью при известной ловкости мог отлучиться и вернуться обратно, не замеченный филерами. Несвицкая проживает в студенческом общежитии на Трубецкой, а там четыре входа-выхода, и двери хлопают до самого рассвета. Стенич после нервного припадка ночевал в клинике "Утоли мои печали", куда агентов не допустили. Поди-ка проверь, спал он или шатался по городу со скальпелем. С Бурылиным и того хуже: дом огромный, окон первого этажа более шестидесяти, половина скрыта за деревьями сада. Ограда невысокая. Не дом, а решето. Получалось, что убить Ижицына мог любой из них. А самое ужасное было то, что, убедившись в неэффективности слежки, Эраст Петрович отменил ее вовсе. Сегодня вечером трое подозреваемых имели полную свободу действий! - Не отчаивайтесь, Эраст Петрович, - сказала Ангелина. - Это тяжкий грех, а уж вам и вовсе нельзя. Кто ж душегуба сыщет, Сатану этого, если вы руки опустите? Кроме вас некому. Сатана, вяло подумал Фандорин. Вездесущ, всюду успевает, во всякую лазейку проникнет. Сатана меняет лики, примеряет любую личину, вплоть до ангельской. Ангельской. Ангелина. Мозг, привычный к построению логических конструкций и освободившийся из-под контроля оцепеневшего духа, в миг услужливо выстроил цепочку. А хоть бы и Ангелина - чем не Джек Потрошитель? В Англии в прошлый год была. Это раз. По вечерам, когда все убийства происходили, находилась в церкви. Якобы. Это два. В милосердной общине обучается медицинскому делу, и уже много что знает и умеет. Их там и анатомии учат. Это три. Сама по себе чуднбя, не похожая на других женщин. Иной раз смотрит так, что сердце замирает, а о чем думает в такие минуты - неведомо. Это четыре. Ей бы Палаша дверь открыла не задумываясь. Это пять. Эраст Петрович досадливо тряхнул головой, усмиряя холостые обороты своей зарвавшейся логической машины. Сердце решительно отказывалось рассматривать подобную версию, а Мудрый сказал: "Благородный муж не ставит доводы рассудка выше голоса сердца". Плохо то, что Ангелина права - кроме него остановить Потрошителя некому, и времени остается совсем мало. Только завтрашний день. Думать, думать. Но сосредоточиться на деле мешала все та же упрямая фраза: "Не переживет, не переживет". Так и тянулось время. Коллежский советник ерошил волосы, иногда принимался ходить по комнате, дважды умылся холодной водой. Попробовал медитировать, но тут же бросил - какой там! Ангелина стояла у стены, обхватив себя за локти, смотрела своими огромными серыми глазами печально и требовательно. Маса тоже безмолвствовал. Сидел на полу, сложив ноги калачиком, его круглое лицо было неподвижно, толстые веки полуприкрыты. А на рассвете, когда улицу заволокло молочным туманом, на крыльце раздались стремительные шаги, от решительного толчка взвизгнула незапертая дверь, и в гостиную влетел жандармский поручик Смольянинов, весьма толковый молодой офицер - черноглазый, быстрый, с румянцем во всю щеку. - А, вот вы где! - обрадовался Смольянинов. - Все вас обыскались. Дома нет, в управлении нет, на Тверской нет! Я решил сюда - вдруг, думаю, вы до сих пор на месте убийства. Беда, Эраст Петрович! Тюльпанов ранен. Тяжело. Его доставили в Мариинскую больницу еще заполночь. Пока нам сообщили, пока вас повсюду разыскивали, вон сколько времени ушло... В больницу сразу же отправился подполковник Сверчинский, а нам, адъютантам, приказано вас искать. Что же это делается, а, Эраст Петрович?