Вспоминает Афаг Гулиева:
"Он был прекрасным рассказчиком, в его рассказах все оживало перед глазами. Скажем, собор Нотр-Дам, его готическую архитектуру позже, будучи в Париже, я видела глазами отца. При этом у него была потрясающая память. Помню, он рассказывал:
- Я гулял, прохожу мимо кафе, сидят две старушки, потрясающе ухоженные, с радужными лицами, нет отпечатка грустной старости. Они приковали мой взгляд. Я так жалел, что не могу пообщаться с ними на французском. Они что-то вкусно и долго обсуждали. Я наблюдал за их мимикой.
У него самого была очень живая мимика, он словно говорил глазами. Когда он говорил, все его лицо приходило в движение".
О замечательном литературном даре Алиовсата Гулиева не раз вспоминал и один из его друзей, главный редактор центральной в то время газеты "Коммунист" Агабаба Рзаев. По его утверждению, материалы, которые Алиовсат муаллим присылал к ним в редакцию, не нуждались в редакторских правках, их сразу отправляли в набор.
Несомненно, как опубликованное, так и неизвестное еще читателям литературное наследие Алиовсата Гулиева пока ждет своих исследователей и издателей. Их публикация обогатит нашу литературу новым ярким именем.
В этой главе мы часто слышали сетования детей Алиовсата Гулиева на то, что отец, поглощенный работой, мог уделять им очень мало внимания.
Дети - слепки родителей. Мало ли родителей, часами читающих ребенку нотации, контролирующих каждый шаг своего чада, и как часто эти методы воспитания не дают желаемых результатов.
Все дело в масштабе личности самого воспитателя и в том потенциале, который он вкладывает в своего ребенка.
Тех кратких мгновений, которые Алиовсат Гулиев мог уделять своим детям, вполне хватило на то, чтобы все они - Кябутар, Талатум, Афаг и Джейран нашли свое место в жизни, состоялись как люди и достойно несли имя своего отца.
ГЛАВА Х МАКСИМАЛИСТ
Максимализм был, пожалуй, одной из основных свойств личности Алиовсата Гулиева. Он создавал себе правила, по которым жил, и не видел причин, чтобы от них отклоняться или отказываться. Правила существовали всюду - на работе, в быту, в мыслях, манерах, нормах отношений. Они касались его собственного поведения, поведения других людей.
"Вообще в быту он был большим педантом, до занудства любил порядок, аккуратность, чистоту", - скажет впоследствии о своем друге Играр Алиев.
Однако это был не педантизм, подразумевающий бездумное следование придуманным кем-то нормам. Это, скорее, была мечта построить свой мир, соответствующий собственным представлениям о справедливости и гармонии, населить его людьми, какими ты их хочешь видеть, и жить в нем по законам, тобой установленным.
Алиовсат Гулиев такой мир построил, населил его близкими людьми, единомышленниками, соратниками, сотрудниками, людьми, живущими и думающими так же, как он сам. Этим людям Алиовсат муаллим отдавал себя без остатка и требовал того же от них.
В этом мире не было места лжи, двуличию, лени; слова здесь должны были соответствовать делу, взгляды - поступкам. В этом мире не мог появиться человек, не вписывающийся в его нормы. Он бы там не ужился, ушел сам или был бы изгнан.
Жить в подобном мире было до невероятного трудно, но, может быть, именно такая жизнь и называется счастьем?
Мы расскажем сейчас несколько эпизодов из жизни счастливого максималиста Алиовсата Гулиева. Они различны по значению и содержанию, объединяет их внутреннее стремление к гармонии, желание утвердить справедливость, которую Алиовсат муаллим считал одним из краеугольных камней миропорядка.
Максимализм Алиовсата Гулиева проявлялся в его постоянном стремлении сделать окружающий его мир как можно более эстетичным.
Вспоминает Афаг Гулиева:
"В именах отец не воспринимал всяких уменьшительных вариантов. Если, например, мне звонили и спрашивали: "Афу можно к телефону?", он отвечал: "Здесь такая не живет". Он сердился, когда слышал, как мы Джейран называем Джекой. Никаких уменьшительно-ласкательных суффиксов для него не существовало.
Но при этом каждому он давал какое-нибудь прозвище. Меня он называл Читой. Это прозвище пошло из модного в то время "Тарзана".
Родители очень хотели еще одного сына, но родилась я. Отец в то время был в Москве. О моем рождении ему сообщил Играр Алиев. Он позвонил в Москву и сказал отцу: "Должен тебя огорчить. У тебя родилась Чита".
С тех пор это прозвище ко мне прилипло. Все друзья отца называли меня только так. И в 16 лет мне пришлось доказывать всем его ученым друзьям, что никакая я не Чита. Когда ко мне так обращались, я, по примеру папы, говорила: "Здесь такая не живет". До сих пор среди бывших друзей отца есть люди, которые моего настоящего имени не знают.
Воображение у него было богатое. Он мог смотреть на человека и видеть его по-своему. Отсюда появлялись прозвища, соответствующие его собственному видению человека.
У мамы прозвище было "Васса Железнова". Она вела хозяйство, у нее всегда были ключи от всех шкафов. Кроме того, она была казначеем в доме.
Покойного Исмаила Гусейнова он называл Маилио. Я спрашивала:
- Папа, почему Маилио?
- Ты посмотри, как он ходит, какой джентльмен! Какой он необычный! Он Маилио, - отвечал Гулиев. В этом ему слышалось что-то зарубежное".
Давать человеку прозвища считается признаком большой любви к нему. Поэтому неправы те, кто утверждал, что между этими двумя учеными существовала вражда в обычном, бытовом смысле слова. Они были ОППОНЕНТАМИ, могли не соглашаться в научных спорах. Но когда Гулиева сняли с поста директора и встал вопрос о его увольнении из института, именно Исмаил Гусейнов настоял на том, что Гулиев должен остаться в институте.
Не страдая вещизмом, Алиовсат Гулиев очень любил красивые вещи. Это не были хрусталь, посуда, из-за этого иногда возникали споры между родителями, потому что он категорически был против приобретения подобных вещей, собирания для дочек приданого. Но это был тот редкий случай, когда у супруги было свое мнение. Отдавать дочек замуж без приданого, по ее твердому убеждению, было бы позором для семьи, и она это делала тайком от него, покупала и прятала в каких-то коробках, куда-то в дальний угол.
А Алиовсат муаллим считал, что главное украшение дома - это книги.
"И еще он очень любил красиво одеваться, - вспоминает Афаг ханум, любил хорошие запахи. Сначала он душился "Шипром", потому что другого не было, позже его фаворитом стал "Русский лес", который был лучшим на фоне всех советских одеколонов, а потом - "Буржуа".
Отец очень любил носить водолазки под пиджак. Он всегда был одет чисто, опрятно, с иголочки. Если бы я не знала, что у моего отца крестьянские корни, что он до 16 лет понятия не имел, что такое вилка, я бы не поверила этому. Он умел вести себя за столом, умел красиво, изысканно кушать. Он никогда не ел на кухне. Обязательно в столовой, на белоснежной скатерти, красивой посуде - все должно было быть абсолютно эстетически выдержано.
Очень большой проблемой в жизни Гулиева были поминальные четверги, а так как днем он был занят, то ходил туда по вечерам между девятью и десятью.
А ведь на поминках подают чай, который не выпить неудобно. Поглощающим жидкость он назначал Стригунова. А у Иосифа Васильевича была гипертония.
Однажды они должны были за один вечер посетить сразу четыре "четверга". Стригунов пил свой чай, потом они каким-то невероятным образом умудрялись незаметно обменяться стаканами, и Иосиф Васильевич выпивал чай, поданный отцу. После четвертого "четверга" дядю Иосифа увезли с гипертоническим кризом.
- Этот интеллигент, - в шутку возмущался потом Иосиф Васильевич - своей крестьянской брезгливостью довел меня до гипертонического криза!"
Немаловажным фактором в гармоничном мироустройстве Алиовсата Гулиева была справедливость. Подобно герою Сервантеса, он резко восставал против тех, кто ее попирал, но в отличие от своего предшественника добивался ее восстановления.