— Как скажешь! Кто у нас главный? — уже по привычке ответила я. Боренька задумался, дав мне возможность на несколько минут зависнуть на кончике собственного воображения.

— Ну что ты все смеешься? Надо мной? — он вывел меня из оцепенения.

— Нет! Что ты! — я не могла справиться со своей полоумной улыбкой, которая то и дело вылезала на мое лицо.

— Катя! — Боря завел машину. — А тебе вообще интересно со мной?

Я оторопела. Я была готова к чему угодно, только не к таким вопросам. Он что, не знает, кто он такой? Двадцать четыре года подряд, день изо дня, он просыпается, видит себя в зеркале, ни на секундочку не расстается с собой… И после всего этого он может задавать такие вопросы?

— Боренька! Ну, наверное, если я еду в твоей машине, сижу здесь рядом с тобой, это значит, что мне скучно, тоскливо, и ты меня утомил. — Ну, может быть, тебе просто неудобно послать меня подальше, — смутился Боря.

— Если ты будешь спрашивать меня о таких очевидных вещах, то наверняка и вправду мне надоешь. Мне уже самой захотелось поинтересоваться, не надоела ли я тебе, — борясь с приступом идиотского смеха, говорила я. В ответ Боря наклонился надо мной и поцеловал. Я выпила уже целую банку джина с тоником, но только теперь почувствовала, как я захмелела. И только где-то в уголке сознания стучало, что мы вообще-то на шоссе, стоим на светофоре, и все это, как минимум, глупо.

Но в конце концов, зачем человеку разум, если нельзя делать глупости?

— Мы не разобьемся? — как можно тише спросила я.

— Ни за что, — прошептал Боря, не отрываясь от меня. — Я так долго искал тебя, Катя… Мне так хорошо с тобой… — после таких слов я была готова и разбиться. Все куда-то поплыло, сердце вдруг исчезло, и только в висках отдавался его жуткий неритмичный гул.

— Ну надо же! — вдруг отпрянул Боря. — Ты даже когда целуешься, улыбаешься! О чем ты думаешь?

— Ни о чем, — искренне ответила я. Он нажал на газ, машина тронулась, и его рука вновь скользнула к моей.

— Так не бывает.

— Бывает… Просто у меня позитивное восприятие мира. А куда мы едем?

— В Летний сад. Ты не против?

— Конечно, нет!

И скоро мы, как школьники, приютились на лавочке в глубине парка, скрываясь за шелестящей листвой. Так странно. Мне почему-то хотелось хоть на несколько мгновений остаться одной, прийти в себя, стряхнуть нахлынувший на меня туман. Но не могла же я сбежать от него! И мы сидели рядом, перебивая друг друга поцелуями и странными Боренькиными вопросами: «Катенька! А тебе хорошо со мной? Катюша! А ты целовалась с кем-нибудь раньше?..» Видел бы он себя со стороны! Мало того, что я сошла с ума, так он еще усугубляет мое кризисное состояние такими дикими репликами!

— Боря! Ну что такое! Я не отвечаю на компрометирующие вопросы! — наконец не выдержала я.

Мы долго сидели в парке, пока я окончательно не окоченела. Тогда Боре все-таки пришлось везти меня домой. И снова потянулись светофоры, пробки…

— Скажи мне что-нибудь, — все настойчивее шептал он.

— Не могу, — не сдавалась я.

— Почему? — Боря удивленно заглянул мне в глаза.

— Боюсь.

— Катя! Да что с тобой?

И я прыгнула, скользнула в эту бездну, сияющую бездну любимых голубых глаз. Бог мой! Какое небо, какие облака, какой парашют?!! Я прижалась к нему и сказала то, что он, как мне казалось, разрешил мне сказать, то, в чем я не позволяла признаться даже себе самой.

— Я люблю тебя!

— Катя! — Боря даже отпрянул. Потом немного опомнился и стал все пристальнее всматриваться в меня.

— Ты уверена? Ты давно это поняла? У тебя так уже было? — сыпались на меня, растаявшую от неповторимой нежности амебу, его бесчисленные вопросы. Наверное, я что-то отвечала на них. Не помню. Помню только его губы, едва ощутимые прикосновения рук, яркие глаза и теплое согревающее дыхание.

— Знаешь, кажется, я тоже тебя люблю, — шептал он, явно собираясь основательно развить эту тему.

— Не надо… Не говори так, — теперь уже я отпрянула от него. Я чуть было не сказала, что знаю, что это неправда, но вовремя спохватилась, и слова угасли на моих зацелованных губах.

И все-таки на следующий день он по всем правилам признался мне в любви, на заднем сидении запотевшего «Фиата», заглушая какую-то модную песенку «Ace of Base». Я больше не отказывалась от его слов. Ведь он не может лгать. Раз он так говорит, значит так и есть.

Тем более, что смысла в этой лжи не было никакого. Я и без того принадлежала ему каждой клеточкой своего тела, своей души. Теперь я получила право любить. И я любила всем сердцем, растворяясь в собственной нежности. Любила всем телом, взбудораженным просыпающейся страстью. Любила останками своего разума, смирившегося с собственным безрассудством. Тот день был для меня началом всего. В тот день Бог заново сотворил для меня землю, воду, леса, озера, солнце, звезды… Он сотворил Бореньку и меня и подарил нам любовь. В тот день я увидела свет и впустила его в свою душу. В тот день я познала смысл бытия. И даже теперь я не верю, что тот день был началом мучительного конца.

В воскресенье Боря дежурил в ночь, и мы не встречались — ему нужно было отоспаться. Я отзанималась со своим потенциальным учеником, якобы желающим выудить из меня бесценные знания английского языка (но все его поведение говорило о других, более прозаических желаниях). Еле отделавшись от его назойливого внимания, я спряталась от шумного города в Катькином саду и, усевшись на единственный свободный краешек скамейки, предалась своим радужным мыслям. Мне действительно было о чем подумать — до семнадцатого августа оставалась неделя. Боже мой! Целый месяц! Так мало и так много! Тридцать дней абсолютного ежесекундного счастья! Вряд ли за всю свою предыдущую жизнь я смогла бы насобирать столько же. Боренька уже неоднократно интересовался, помню ли я об этом дне. Да разве я могла забыть! Я уже высчитала, что семнадцатого он будет работать, и раньше, чем девятнадцатого нам отпраздновать эту круглую дату не удастся. На окончание учебного года папа отблагодарил меня за подаренную ему гордость — быть отцом студентки отличницы юридического факультета СПбГУ — весьма солидной суммой. Я еще почти ничего не потратила и теперь могла дать волю своему воображению, не ограничивая себя в средствах. И я решила подарить Бореньке время, время, которое сохранит его память на долгие годы. Мне захотелось показать ему то единственное, что я любила ни чуть не меньше его — море. Конечно, настоящее море в окрестностях Питера найти сложно, хотя… С моими морскими связями это можно было устроить. Я поймала такси и помчалась в Зеленогорск, где моя идея была изящно воплощена в реальность. Я арендовала яхту на целые сутки, заранее выяснив, успеем ли мы выйти подальше в море и вернуться назад. Капитан, мой старый знакомый, заверил меня в своих возможностях. Море, Боренька, я и мрачная гладь неба. Это все, чего мне хотелось. Там, за тайной горизонта, не будет больше ничего, только пугающие бесконечностью волны и моя любовь. Остальное пустота, бред, вымысел! Вечером Боренька позвонил мне. Он уже получил оставленные для него в «Трюме» стихи, но, как это повелось ранее, он никогда не начинал с главного, и я всегда сама заставляла его сказать хоть что-нибудь о своих литературных изысках.

— Привет! — ласково звенела трубка. — Что делаешь?

— Скучаю! — откровенно отвечала я. Ведь теперь мне можно говорить правду! — Ты получил стихи?

— Да… Я уже звонил, тебя не было.

— И как впечатления?

— Нет слов. Катюша, просто нет слов!

Я слышала, как кто-то его настойчиво звал, но работа не мешала ему подарить мне еще несколько ничего не значащих, но пьянящих счастьем фраз. Это был наш последний разговор в полете. На следующий день я уже рухнула на землю, хотя по инерции все еще продолжала хлопать крыльями.

Утром я проснулась от какого-то тревожного чувства, щемящего сердце. Отмахиваясь от беспокойства, я надела на лицо счастливую улыбку, нарисовала себе глаза, влезла в любимое платье и поехала на работу. Все шло своим чередом, как обычно. Дребезжащие телефонные звонки, бесконечные факсы, миролюбивое подмигивание компьютера, теплая милая Танечка… Но тревога не покидала меня, напротив — сердце колотилось все быстрее, громче. Стрелки перебежали уже четвертый час, а Боря так и не звонил. Несколько раз я уже сама бралась за трубку, но не донабирав номер, испуганно бросала ее и судорожно принималась читать молитвы. Но это не помогло, не спасло меня от беспросветной глупости — я сама позвонила ему, не обращая внимания на всхлипывания поруганной гордости.