Боря ни словом, ни жестом не намекнул на вчерашний конверт. Пока машина летела по шоссе, я неустанно оглядывалась на бардачок — туда Боря положил его вчера. Может быть, забыл? И когда Боренька вышел под беспросветный ливень за провиантом для нашей вылазки, я бесцеремонно залезла внутрь — нет, письма не было.

— Катя! Ну что ты дергаешься? Расслабься! Вечером, наверное, все тебе скажет! Раз приехал, все отлично! — мешала мне расстроиться Таня. — Думаешь? — неуверенно взглянула на нее я.

— Прекрати! — она даже поморщилась, — Все просто здорово! И мы, три идиота, едем в дождь загород купаться, создавать романтику! Разве может быть что-нибудь прекраснее этого кретинизма?

И действительно вряд ли можно было себе представить что-нибудь прекраснее нашего ребячества. Сейчас, когда я оглядываюсь на свой прошлое, мне кажется это был лучший день в моей жизни! Погода, потворствуя нам, разгулялась. После проливного дождя солнце светило особенно ярко и, пробиваясь сквозь могучие кроны сосен, озаряло узкое длинное озеро, подернутое дымкой. Конечно же, таких озер тысячи, и все же ничего таинственней этой полудикой красоты я еще не видела. Казалось, что мы совсем одни, но изредка вдалеке слышались бодрые голоса, угадывался ход чужой жизни, и от этого делалось головокружительно легко. Да, люди где-то здесь, и все же они далеко, и никто не нарушит этого хрупкого летящего часа. Но мои друзья не давали мне размечтаться.

Боренька развил кипучую деятельность над непослушным костром, а Татьяна потащила меня в лес, собирать чернику.

— Мы поставили себе цель — собрать стакан, и обязаны достичь ее, настойчиво обрывала она мое нытье.

— Но Таня! Боре-то там скучно! Мы ушли непонятно куда! Он уже три раза из машины сигналил!

— Ты для кого чернику собираешь? — прищурилась Таня, — вот и собирай!

Осознав, что она не успокоится, не насытив свой разыгравшийся азарт, я подчинилась. Собирали мы не так уж и долго — черники было страшно много! И вскоре, то и дело отворачиваясь от дыма, мы уже сидели втроем на живописном бережку и занимались чревоугодием. Когда все было съедено и выпито, Боря потащил меня купаться. Я с детства ненавидела воду, но то ли от вина, то ли от того, что все было так чудесно, я не отказалась, во мне не шелохнулось привычное чувство брезгливости к водному мракобесию. Я сама себе удивлялась — и чего я раньше лишала себя таких бесхитростных радостей? И когда мы стали собираться назад, больше всего на свете мне хотелось остаться с этим озером наедине, выслушать его, понять. Но разве могла я позволить себе такую выходку, когда Боренька чувствовал ответственность за меня? И его «Фиат», самый лучший на свете, унес всю нашу троицу из этого маленького рая, обвивая какой-то легкой нежной мелодией. Таня, похорошевшая и повеселевшая, распрощалась с нами у Финляндского вокзала, и Боренька повез меня домой. И вновь мной овладело беспокойное ожидание. Ведь не может же он совсем ничего мне не сказать! Перебросившись с ним парой реплик, я судорожно потянулась к сигарете. Правда ему не нравиться, что я курю… Но все равно. Надо успокоиться, прийти в себя. Наконец, я решилась.

— Ну как? Ты прочитал мое вчерашнее послание? — по возможности веселей спросила я. Боренька как будто ждал моего вопроса, как будто сам только что думал о том, что ответить мне.

— Да! Катюша! Спасибо! Я даже не знаю, что сказать, — его рука крепко сжала мою и уже не отпускала ее. — Я вчера сразу хотел тебе позвонить, но потом решил, что лучше лично… Мне еще никто не писал стихов. — Я рада, что тебе угодила, — облегченно вздохнула я. Все нормально. Я ничего не испортила. Я не отдернула свою руку, и Боря вел машину, что называется, одной левой. Шоссе было пустынно, вечер смягчил все краски, и мне хотелось стать каким-нибудь карандашиком и валяться в бардачке его машины. Одним словом, я совершенно отупела. Это уже была вторая фаза моей болезни, ярко проявляющаяся, заметная для окружающих, потому что ни с того ни с сего я начинала смеяться, в самые неподходящие моменты на моих губах расцветала идиотская, но заразительная улыбка. Я была так счастлива, что, видимо, мой мозг не выдержал наплыва чувств и отказал.

Из памяти снова вылезал полузабытый образ Коляковцева. Я вспомнила, что он тоже как-то взял меня за руку и полез целоваться. Бог мой! Я так испугалась! Мной овладел такой неописуемый ужас! Я потом сама себе удивлялась, но в тот момент сработал инстинкт самосохранения, и я со всей силы залепила бедному Мишеньке пощечину. Тогда уже испугался он и чуть было не затащил меня к психиатру. Почувствовав, что со мной что-то не так, он больше никогда не касался меня, ожидая, как он говорил: «когда я оттаю». С Михаилом я была знакома почти год, с Борей — меньше месяца, но его я не боялась, я безгранично доверяла ему. С чем была связана такая странная перемена во мне — сама не знаю, лишь теперь у меня есть время удивляться, а тогда я только летела и упивалась своим полетом, не понимая, что вот-вот рухну на землю.

В следующее свидание мы снова запаслись провиантом и отправились на дачу к Боренькиному другу. Это было так похоже на мою Володарку. Лениво ползло время, движения и мысли замедлялись, по всему телу расползался какой-то блаженный покой. Тишина, пустые разговоры, карты, терпкое вино, Рома, его девушка и сияющий Боренька.

Я не думала, что этот выезд будет таким домашним, таким родным. Как-то Миша тоже повез меня на дачу своего приятеля, и ни на секундочку я не смогла там расслабиться. Все время мои нервы накалялись от напряжения. Не выдержав, я даже стала избегать общества собравшейся компании, искать уединения. Покой я обрела на уютном балкончике второго этажа красивого свежеиспеченного дома. И тут же устроилась в удобном кресле, поджав под себя усталые ноги и прихватив какой-то глупенький детективчик. Но не прошло и часа, как передо мной оказался один из Мишиных приятелей. Развалившись в кресле, он лениво жевал клубнику и скрываясь за шикарной улыбкой, пристально разглядывал меня.

— Да, Катюша, ты действительно похожа на незабудку, — мурлыкал он, щурясь на солнце.

— С чего это? — я еще не успела вернуться из книжки, и мне был трудно на ходу придумать какую-нибудь колкость.

— Почему вдруг? Еще полгода назад, когда я поинтересовался у Коляковцева, кто его новая пассия, он однозначно ответил: «Незабудка!».

Я, признаться, слегка обалдел от столь поэтичных определений. Решил было, Мишенций переутомился. Но нет! Вот сейчас смотрю на тебя и вижу — старик еще в здравом уме, раз сумел подобрать такое точное слово. Я то уж точно тебя не забуду.

— Стоит ли утруждаться? — усмехнулась я.

— А вот и я над этим же думаю, — с готовностью подхватил Женя. — С одной стороны, страшно хочется тебя погубить, но… — он состроил какую-то мало понятную мне гримасу и вновь расплылся в улыбке.

— Вообще-то я приехала сюда с Мишей, — осторожно начала я.

— Но ведь это не значит, что и уедешь ты тоже с ним, — засмеялся Женя.

— На сколько я понимаю, вы друзья, — я уже не знала, что сказать, опасаясь быть слишком резкой, а вдруг он один из «нужных» людей.

— Да, а друзья должны делиться, — продолжал блестеть глазами развеселившийся Женя. С него слетела его какая-то барская лень, движения стали верными, решительными, и весь он устремился в новую увлекательную для него игру.

— Ой! Засмущалась! — расхохотался он. — Брось, Катюша! Я же знаю, что вы спите в разных комнатах, а значит никому дорогу я не перейду.

— Интересная логика, — я начала выходить из себя.

— Послушай меня, — он резко придвинул свое кресло ко мне, — Я буду любить тебя очень, очень сильно. Как в кино! — горячо заговорил он и тут же ухмыльнулся, — Хотя и недолго. Прости, надолго меня не хватит. Уж больно много во мне страсти. Все взрывается и бах! Уже ничего нет. Но это того стоит. И потом мы всегда сможем остаться друзьями…

— Я польщена, — сквозь зубы ответила я, — но не заинтересована в столь щедром предложении.

Вращаясь в этом кругу, я уже и забыла, что бывают нормальные люди, и теперь все обычное, не вызывающее во мне хоть сколько-нибудь негативных эмоций, казалось мне пределом совершенства. Рома принял меня за свою. Никто не разглядывал меня, не пытался подколоть.