– Уходить, жить вдалеке? – пробормотал вчерашний каторжник. – А когда я уйду, все кругом будут обрадованно говорить, что я – всего-навсего жалкий трус?

– Убраться подальше от вооруженной толпы – это не трусость, Дюк!

Дюк выпрямился во весь рост. Рядом с шерифом он казался просто великаном.

– Шериф, что-то мне не очень хочется драпать отсюда, – вымолвил он.

Том Аньен испуганно проглотил слюну и умолк. Чтобы как-то скрыть волнение, он взял коробочку с рыболовными крючками и принялся перебирать их. И тут вчерашний каторжник взял из его рук эту коробочку, пересек комнату и вонзил крючки жалами в верхнюю часть рамы распахнутого настежь окна. Потом спокойно вернулся к противоположной стене, мягко переступая, занял наиболее удаленную от окна точку. Шериф удивленно и озабоченно поглядывал на него, иногда переводя взгляд на раскрытое окно с подвешенными крючками. Их хорошо отшлифованные хвостики время от времени вспыхивали золотом в слабом свете керосиновой лампы. Устраиваясь у стенки, Дюк монотонно ронял слово за словом:

– Я не уйду из города, шериф. Я вернулся в Хвилер-Сити с абсолютно мирными намерениями и не собираюсь бежать отсюда. Нет, сэр, я не побегу из города, и пусть они делают что хотят. Причина в том, шериф, – и вас, полагаю, это может несколько удивить, – что мои показания на процессе, над которыми издевался судья вместе с прокурором, присяжными и зрителями, абсолютно правдивы. Я не стрелял в Бада Спрингера. Да, мы немножко поругались. Да, мы готовы были взяться за оружие. Но до настоящей стычки дело не дошло. Дело было в том, что Баду не совсем нравилось, как я с ним общаюсь. И в тот момент, когда мы с ним довольно громко беседовали о взаимных претензиях, кто-то выстрелил в окно и свалил Бада. Эта подлая свинья знала, что нашу беседу слышали многие и что меня точно посадят на скамью подсудимых. Я сам поднял Бада и оказал ему первую помощь. Помните, он обвинил меня в покушении на убийство только на следующий день? Я уверен, что той ночью кто-то навестил Бада, купил его или просто уговорил свалить всю вину на меня. А может, и сам Бад решил, что у него будет больше шансов окрутить Линду, если я сяду за решетку…

Не завершив фразу, он резко повернулся на пятках. Тяжелый кольт, казалось, сам прыгнул ему в ладонь. Шериф совершил бессмысленную попытку ухватиться за свой револьвер, и пальцы его еще старались выудить оружие из кобуры, когда уже отгремели один за другим шесть выстрелов – будто опытная машинистка шесть раз ударила по клавишам «ундервуда». Но не шериф был мишенью Дюка.

Смолкший грохот выстрелов сменил дикий вопль шерифовой жены, впавшей в панику на собственной кухне.

– Я остаюсь в Хвилер-Сити, – продолжил разговор вчерашний каторжник. – Я никуда не уйду. Если кто-то из ребят, приехавших сюда ради меня, будет совершенно твердо уверен в том, что хочет меня видеть, передайте: нынешней ночью я намерен как следует выспаться, а завтра вечером приду на большой бал в «Уорнерс Спрингс». И если у них не пропадет желание свидеться со мной, то они смогут найти меня там. Эти шесть крючков передайте, пожалуйста, тем, кто больше всех захочет повидаться со мной.

Закончив речь, Дюк шагнул к окну. В этот момент двери распахнулись, и в комнату влетела шерифова жена.

4. ЗАКЛЕЙМЕН КАК ПРЕСТУПНИК

Шериф, естественно, был сам не в состоянии предпринять какие бы то ни было действия, и потому ему не оставалось ничего иного, как постараться успокоить супругу и объяснить, что лично с ним решительно ничего страшного не произошло, огнестрельных ран и иных телесных повреждений он не получил, и вообще все идет своим чередом. Как только жена удалилась, явились любопытные соседи, привлеченные, конечно же, звуками револьверной пальбы.

Шериф разъяснил им суть происшедших событий и подошел к окну. В верхней части рамы он обнаружил шесть верхних половинок крючков, глубоко воткнутых жалами в дерево. Нижние части крючков были начисто срезаны пулями; петельки крючков, к которым привязывается леска, были унесены ураганным огнем куда-то на улицу. И только при последнем, шестом выстреле рука Дюка, видимо, дрогнула, и пуля слегка поцарапала раму – на древесине, приглядевшись, можно было заметить свежайший след.

Шериф не стал вытаскивать крючки. Напротив, он пригласил в дом своих друзей, чтобы они как следует рассмотрели окно. Он лично светил им специально зажженной большой керосиновой лампой.

– И все шесть выстрелов он сделал при свете одной только лампочки, – спокойно разъяснял он. – И при этом три года не касался револьвера. И все шесть выстрелов в одно мгновение, – наилучший стрелок не успел бы вытащить револьвер из кобуры, не говоря уж о том, чтобы открыть огонь. Да, друзья мои, я вынужден констатировать, что мастерство Дюка сильно пострадало за три года тюрьмы: посмотрите сами – его шестая пуля зацепила раму!

Ирония шерифа была совершенно излишней. Кучка его приятелей постояла, помолчала, все поняла и разошлась, поклявшись, что обо всем они расскажут своим знакомым, а те, в свою очередь, донесут истинную правду до своих знакомцев, и так далее. Сообщение шерифа распространялось по городу с огромной скоростью, и то и дело люди заглядывали к нему в кабинет, чтобы посмотреть на переполовиненные рыболовные крючки. Сам великий Билли-Гром в сердцах явился посмотреть на это чудо. И, посмотрев, сам великий Билли-Гром промолчал и отправился из шерифова дома восвояси. И другие молча приходили глянуть на эти крючки. Побывали тут и Медведь Чарли, и Гарри Мэтьюз, проделавший такой путь аж из Спокана, чтобы наконец достать «своего» человека. Даже старый Минтер пришел, посмотрел, онемел и так и ушел с открытым ртом. Другие тоже приходили. Их будили, они вылезали из теплых гостиничных постелей и спешили совершить паломничество в кабинет шерифа.

Только ближе к полуночи абсолютная тишина овладела домом шерифа. Зато все остальные дома в Хвилер-Сити были охвачены почти истерической болтовней. Возбужденные разговоры не прекращались даже после того, как рачительные хозяйки погасили все лампы в городе, и рассказы, пересказы и другие живописные изложения только что происшедшего невероятного события не утихали до самого рассвета.

Когда город окончательно пробудился от кратковременного забытья, по нему вновь разнеслись крайне интересные новости, вызвавшие, в свою очередь, повальный гомерический хохот. Так, например, ужасный старый Минтер выехал из Хвилер-Сити в неизвестном направлении. Гарри Мэтьюз, прибывший аж из далекого Спокана, ранним утром также находился на пути домой. Медведя Чарли нигде не могли разыскать, а Билли-Грома, похоже, внезапно обуяло необоримое желание вновь посмотреть па мутные воды Рио-Гранде.

Исчезли все герои! И на гипотетическом поле боя осталась только сразу приунывшая фигура Дюка. Теплое июльское утро, постепенно завершаясь, переходило в день, и он, засунув руки в карманы, слонялся без дела по улицам города. Видели, как он с присущей только ему врожденной вежливостью снимает шляпу, раскланиваясь со встречными дамами, как сдержанно приветствует кивком головы знакомых мужчин.

Интересно, откуда вообще у него эта отменная изысканность в общении с людьми? Может быть, ему давал уроки какой-нибудь седовласый мексиканский джентльмен, у которого кроме имени осталось в крови от испанских грандов еще кое-что? А может, что-то досталось Дюку и от его предков, о которых он и понятия не имел? Как бы там ни было, но ни в Хвилер-Сити, ни в ближайших окрестностях не найти было обладателя манер, хотя бы отдаленно напоминающих Дюковы.

И вот Дюк шел по улице, и казалось, что ему в высшей степени наплевать на то, что все встречные мужчины молча выкатывали на него глаза и мычали в ответ на вежливое приветствие нечто весьма неопределенное, или на то, что все особи женского пола, независимо от возраста, не отрывали от него взгляда, но при том вообще не отвечали на его вежливое к ним обращение.

«Болтают про меня всякое, – тоскливо прошептал про себя Дюк. – Боже, и как им не надоедает это суесловие! Что бы они без меня делали? Скончались бы от скуки!»