Пенелопа сделала один неуверенный шаг в их направлении.

– Я… даже не знаю, что и сказать, – в растерянности произнесла она. – Всё это так странно, так неожиданно…

Артур подступил к ней, рывком прижал её к себе и поцеловал в лоб.

– Не надо слов, милая, – мягко проговорил он. – В теории мы все знаем, что такое односторонняя разлука, но на практике… Лучше познакомься со своей сестричкой.

Видимо, слова Артура, а главное – его поцелуй, окончательно убедили Пенелопу в реальности происходящего. Она опустилась на корточки и взяла Дейрдру за обе руки.

– Мы ведь знакомы, не так ли? Просто ты не помнишь этого. Всего лишь час назад ты была совсем маленькой девочкой, я играла с тобой, качала тебя на руках… А теперь ты уже взрослая, такая красивая…

– Ты тоже красивая, – сказала Дейрдра, погладив её по щеке. – Очень красивая. Мы подружимся, правда?

– Мы уже друзья, – растроганно ответила Пенелопа. – Я люблю тебя, дорогая.

– А ты будешь любить наших братиков и сестричку? – спросила Дейрдра.

Пенелопа удивлённо подняла брови.

– Кого?

– Ну, Кевина, Шона, Артура и Диану. Ты ничего не знаешь о них? Они младше меня. Кевину девять лет, Шону – семь, Артуру – четыре, а Диане нет ещё и годика. Я их всех очень люблю. Ты тоже полюбишь их.

– Конечно, родная. Конечно.

Артур с нежностью смотрел на своих дочерей и умилённо улыбался. Казалось, он совсем позабыл о Джоне.

Я подошла к нему и спросила:

– Где Дана?

– Вместе с детьми в особняке Бранвены. Там же и Колин.

– Сколько лет прошло?

– Почти десять.

– Так я и думала. Что вы всё это время делали?

– Мы с Даной – детей, – полушутя, полусерьёзно ответил Артур. – Делали, растили, воспитывали. Не скажу, что это легко, зато очень приятно. Мы целиком посвятили себя друг другу и нашим детям.

– Ты счастлив, брат?

– Безмерно. Несмотря на весь драматизм ситуации, это были лучшие годы моей жизни. Только одно терзало меня… – Взгляд Артура стал жёстким и в то же время печальным. Он повернулся к Джоне, который по-прежнему стоял, прислонившись к стене, а по его осунувшемуся, изнеможенному лицу сбегали струйки то ли слёз, то ли пота. – Только одно не давало мне покоя все эти годы – мысли о моём сыне, старшем из моих сыновей. Я много думал о тебе, Джона, очень много, благо времени у меня было достаточно. Я думал о твоей несчастной матери, хотя мне больно было думать о ней. Я признаю свою вину за то, что бросил её и исковеркал ей жизнь. Но это ещё не всё. Со всей откровенностью я признаю, что бросил бы её даже в том случае, если бы знал о её беременности. Тогда я причинил бы ей ещё большую боль, отняв у неё тебя. Да, я совершил подлость – но не по злому умыслу, а по глупости своей, по недомыслию. Я заслужил твою ненависть и презрение, ты имел полное право мстить мне и – чёрт возьми! – даже обрушить свой гнев на всю мою родню. Однако ничто не может оправдать твоих поступков, имя которым – преступление.

– Так убей же меня, – отрешённо проговорил Джона. Ни один мускул его лица не дрогнул. – Убей. Чего ты ждёшь? Какой смысл читать мораль приговорённому к смерти?

Артур покачал головой.

– Я не твой судья, Джона, я твой отец. Я не могу отнять у тебя то, что дал тебе когда-то – твою жизнь. Ты преступник, ты погубил много людей, и ещё невесть сколько крови прольётся по твоей вине, но вместе с тем ты мой сын. Я верну тебя в Экватор и отпущу на все четыре стороны – пусть жизнь будет твоей карой. Ведь так ты сказал мне совсем недавно? Для меня это было давно, я не помню в точности твоих слов, но их смысл был тот же. К твоему несчастью, ты не конченный негодяй; думаю, у тебя ещё есть совесть, и когда она проснётся, ты горько пожалеешь о том, что я не убил тебя. Ты будешь лишён даже того жалкого утешения, что якобы отомстил за мать. Твои руки обагрены кровью её соплеменников, а Израиль в конце концов проиграет войну с Царством Света. Даже если будет заключён мир, боюсь, что он будет заключён слишком поздно. Ты усердно поработал, чтобы погубить Дом Израиля, – теперь живи и смотри, как это происходит.

– Он не увидит этого, папа, – отозвалась Дейрдра, пристально глядя на Джону. – Ему осталось жить совсем немного. Самое большее день, но он может умереть и через час.

Вид у неё был хмурый, а тон был столь категоричен, что в серьёзности её слов сомневаться не приходилось. Она будто выносила приговор – но не как судья, а как врач, констатирующий безнадёжность состояния своего пациента.

Я немедленно вызвала Образ Источника и посмотрела сквозь него на Джону. Со стороны послышался недоуменный вопрос Артура:

– Что это значит, дочка?

– Я не виновата, отец, – Дейрдра не оправдывалась, а утверждала. – ЭТО было у него давно.

– Да, – подтвердила я, обнаружив ЭТО. – Мощь Порядка оставила свой след. Там, где она скрывалась, теперь пустота. Смертоносная пустота.

Джона, конечно, слышал нас, но его реакция на наши слова была парадоксальной. Он не впал в истерику, не стал метаться по комнате, как затравленный зверь, а просто опустился на пол и устало прикрыл глаза, ожидая обещанной смерти. Его лицо выражало дикую смесь страха и облегчения.

– ЭТО уже начало действовать, – сказала Дейрдра. – Оно убивает в нём волю к жизни.

Артур растерянно посмотрел на Джону, затем на меня, затем на Дейрдру. В его глазах была мука.

– Неужели нельзя ничего сделать?

Мы с Дейрдрой переглянулись, подумав об одном и том же. Я беспомощно пожала плечами.

– Я не могу, – произнесла Дейрдра с виноватым видом, будто признаваясь в том, что не выполнила домашнего задания. – И никто из нас не может. Это под силу только Источнику.

– Ты хочешь сказать…

– Да, папа. Джону может излечить только Источник.

Вслед за этими словами наступила немая сцена. Джона сидел на полу с закрытыми глазами, безучастно ожидая окончательного приговора. Артур задумчиво смотрел на него. Пенелопа, крепко сжав руку Артура, смотрела на Дейрдру. Дионис и Амадис обменивались быстрыми взглядами; со стороны могло показаться, что они строят друг другу рожи, тогда как на самом деле они вели спор – скорее всего, о том, стоит ли им вмешиваться.