Большая публика, постоянно встрeчая имя Кременецкаго въ газетахъ, относила Семена Исидоровича къ верхамъ столичной адвокатуры. Въ адвокатскихъ кругахъ, однако, знали, что онъ къ настоящимъ верхамъ не принадлежитъ и, конечно, никогда принадлежать не будетъ. Наиболeе заслуженные, выдающiеся адвокаты считали его краснорeчiе нeсколько провинцiальнымъ по тону и относились къ нему иронически. Но одно свойство его таланта,-- мастерство и блескъ характеристикъ,-- признавали всe второстепенные адвокаты. Семенъ Исидоровичъ очень любилъ свою признанную особенность и порою, въ застольныхъ рeчахъ или въ разговорахъ, скромно вскользь упоминалъ о своихъ "судебныхъ характеристикахъ, къ которымъ такъ незаслуженно-благосклонно относятся товарищи, равно какъ и нeкоторые наши виднeйшiе судьи, мнeнiе которыхъ мнe особенно дорого". Или говорилъ о томъ, что онъ "обычно,-- по крайней мeрe въ лучшихъ своихъ дeлахъ -- исходилъ не столько изъ фактовъ, сколько изъ образовъ". Этихъ образовъ онъ собственно почти не выдумывалъ, онъ какъ-то безсознательно ихъ {179} заимствовалъ изъ неизвeстно кeмъ составленной сокровищницы, къ которой имeлъ доступъ.
Такъ и при первомъ знакомствe съ дeломъ Загряцкаго образы у Семена Исидоровича намeтились сами собой и мгновенно облеклись въ надлежащую словесную форму. Загряцкiй былъ "выходецъ отжившаго класса, человeкъ ушибленный жизнью, однако не лишенный благородныхъ зачатковъ, слабый, безвольный, безхарактерный тунеядецъ -- да, если угодно, туне-ядецъ, господа присяжные, въ самомъ буквальномъ смыслe этого стараго, прекраснаго нашего слова, человeкъ втунe вкушающiй хлeбъ, втунe коротающiй никому ненужные дни, человeкъ втунe живущiй, не знающiй цeли жизни, чуждый ея высшимъ запросамъ, -- но не убiйца, нeтъ, не убiйца, кто угодно, что угодно, но не убiйца, нeтъ -- и тысячу разъ нeтъ, господа судьи, господа присяжные засeдатели!"... Противоположностью Загряцкому былъ Фишеръ, "энергичный, самоувeренный, боевой дeлецъ, стрэгльфорлайферъ западной складки, европеизированный или точнeе американизированный Колупаевъ, старый русскiй Колупаевъ въ новомъ видe, выбритый, надушенный, отесанный, но зато и лишившiйся того немногаго, что было цeнно, что было привлекательно въ Колупаевыхъ и Разуваевыхъ,-- ихъ здоровья, ихъ силы, происходящей отъ близости къ толщe народной,-- да, надвигающiйся на насъ, грозный, интернацiональный, и чуть было не сказалъ -космическiй, Колупаевъ, скрывающiй подъ безукоризненнымъ фракомъ, подъ бeлоснeжной манишкой гдe-то въ глубинe заложенный очагъ душевнаго гнiенiя"... Все это предполагалось ярко развить и разработать. Загряцкiй былъ "чичероне Фишера въ вихрe столичнаго разгула, въ пьяномъ угарe кутежей, своего рода Виргилiй при этомъ малопривлекательномъ {180} Данте",-- съ горькой усмeшкой говорилъ на судe Кременецкiй,-- "да простить мнe неподобающее сравненiе тeнь великаго поэта"...
Здeсь Семенъ Исидоровичъ предполагалъ нарисовать мрачную картину столичнаго притона, квартиры, въ которой былъ найденъ убитымъ Фишеръ, изобразить въ соотвeтственныхъ тонахъ и въ допустимыхъ предeлахъ то, что тамъ происходило и что, "словно въ насмeшку надъ священной колыбелью человeческой культуры, надъ сокровищницей свeтлаго духа Эллады, называлось афинскими вечерами". Затeмъ онъ переходилъ отъ образовъ къ разбору уликъ. Въ этой части его рeчи тонъ долженъ былъ совершенно перемeниться; онъ становился строго дeловымъ и лишь порою негодующе-ироническимъ въ тeхъ мeстахъ, гдe надлежало коснуться результатовъ слeдствiя. Разбирая одну за другой всe улики противъ Загряцкаго, Кременецкiй отказывался заниматься вопросомъ, кто убилъ. Онъ только бросалъ самые общiе намеки. Убить Фишера могла въ порывe отчаянiя одна изъ женщинъ, которыхъ онъ лишалъ образа и подобiя человeческаго, могъ убить его на почвe мести, ревности, денежныхъ разсчетовъ или шантажа сутенеръ, приведенный женщинами. "Что сдeлало слeдствiе въ этомъ направленiя, господа судьи? Ничего, ничего -- и трижды ничего..."
Наконецъ въ заключенiе Кременецкiй хотeлъ бы осторожно, но достаточно ясно коснуться общественно-политической стороны дeла объ убiйствe Фишера. "Эта бульварная драма могла разыграться лишь въ нездоровой общественной атмосферe, которою, увы! все больше живетъ, все тяжелeе дышетъ градъ Петра и даже вся наша многострадальная родина, господа присяжные засeдатели" (Семенъ Исидоровичъ имeлъ въ виду {181} Распутинщину). Здeсь явно нуженъ былъ особый ритмъ, мощный подъемъ рeчи. Семенъ Исидоровичъ часто называлъ себя послeдователемъ Плевако, что чрезвычайно раздражало людей, которые Плевако знали и слышали. Въ разговорахъ о своемъ "учителe" Кременецкiй всегда закатывалъ глаза и называлъ его по имени-отчеству "Федоръ Никифоровичъ",-все равно какъ люди говорятъ просто "Левъ Николаевичъ". Ритмъ конца своей рeчи Кременецкiй намeчалъ въ духe знаменитeйшихъ рeчей Плевако. Особенно нравилось ему: "Выше, выше стройте стeны, дабы не видно было совершающихся за стeнами дeлъ!" -- именно что-либо такое слeдовало бы пустить и здeсь. Но Семену Исидоровичу и въ мечтахъ еще было неясно, какiя тутъ могли бы быть стeны и кому собственно надлежало ихъ строить. Кромe того обличительное заключенiе рeчи зависeло и отъ того, кто будетъ предсeдательствовать. "Если Горностаевъ, то не очень разговоришься",-- подумалъ огорченно Кременецкiй.
Замечтавшiйся Семенъ Исидоровичъ вдругъ съ досадой вспомнилъ, что дeла этого онъ еще не получилъ и, весьма возможно, не получитъ,-- легко могла пропасть даромъ вся потраченная работа мысли и художественнаго инстинкта. Недовольно морща лобъ, Кременецкiй взглянулъ на часы. Дни Семена Исидоровича были строго распредeлены въ записной книжкe по часамъ, если не по минутамъ, и эта перегруженность дeлами, приводившая въ отчаянье Тамару Матвeевну, составляла одну изъ главныхъ радостей его жизни: лeтомъ на курортахъ послe недeли-другой отдыха онъ неизмeнно начиналъ скучать.
Въ этотъ день Кременецкiй не выступалъ ни въ судe, ни въ сенатe. Онъ все утро дома принималъ клiентовъ, затeмъ послe завтрака долго работалъ {182} со своимъ помощникомъ Фоминымъ, котораго онъ цeнилъ больше, чeмъ Никонова. Семенъ Исидоровичъ былъ увeренъ, что помощники боготворятъ его, и тонъ Фомина въ дeловыхъ разговорахъ поддерживалъ въ Кременецкомъ эту увeренность. Впрочемъ, Фоминъ дeйствительно отдавалъ должное ораторскому таланту и познанiямъ Кременецкаго, а еще больше его умeнiю держать себя съ богатыми клiентами: Семенъ Исидоровичъ, часто выступая безплатно по дeламъ бeдныхъ людей, съ богатыхъ бралъ все, что можно было взять; но всегда выходило такъ, точно онъ оказывалъ имъ одолженiе, принимая на себя ихъ дeла или становясь ихъ юрисконсультомъ.
Закончивъ работу съ Фоминымъ и по случайности располагая двумя часами свободнаго времени до вечерняго прiема, Семенъ Исидоровичъ и рeшилъ сдeлать нужный визитъ. Нещеретовъ жилъ въ отдаленной отъ центра части города, что очень огорчало многочисленныхъ маклеровъ, комиссiонеровъ и другихъ людей, имeвшихъ съ нимъ дeла: онъ и свою контору помeстилъ въ особнякe, въ которомъ жилъ. Это было не по европейски и не по американски, но и въ этомъ какъ бы чувствовалось могущество, сознанiе того, что къ нему всe прiйдутъ куда угодно: не ему нужны люди, а онъ имъ нуженъ. То же ощущенiе большой силы Семенъ Исидоровичъ испыталъ при видe двухъэтажнаго дома, передъ которымъ стояло нeсколько автомобилей и экипажей. "Совсeмъ министерство, только будочниковъ не хватаетъ",-- подумалъ Семенъ Исидоровичъ. Въ домe былъ ярко освeщенъ весь первый этажъ, въ которомъ помeщалась контора. "Вeрно, онъ еще за работой",-- сказалъ себe Кременецкiй, входя въ огромную стеклянную дверь. "Такъ и у Ротшильдовъ на банкe нeтъ никакой вывeски"... {183}
Внутри тоже было какъ бы министерство: въ залахъ сложнаго устройства, за полированными, краснаго дерева, столами, работали десятки людей; другiе люди въ шубахъ и калошахъ, дожидаясь, сидeли на скамьяхъ вокругъ мраморныхъ колоннъ; трещали телефоны, стучали пишущiя машинки, мальчики пробeгали изъ одного отдeленiя въ другое. Слeва изъ-за рeшетки, на которой была надпись: "Касса No. 2", мимо Семена Исидоровича быстро куда-то проскользнула по длинной проволокe корзинка съ бумагами. Кассиръ сбоку сердито выкрикнулъ номеръ, такъ что Семенъ Исидоровичъ вздрогнулъ. Какая-то дама сорвалась со скамейки у колонны, взглянувъ на металлическую пластинку въ рукe, и поспeшно направилась къ кассъ. "А тотъ говоритъ: ни гроша за душою!" -- подумалъ благодушно Кременецкiй. Онъ спросилъ у служителя въ ливреe, какъ пройти въ кабинетъ Аркадiя Николаевича, и узналъ, что Нещеретовъ принимаетъ у себя наверху.