- Не пойдешь... - Лахновский взял щепотку табаку. - А куда бы ты делся? Да партизаны, говорю, прикончили Бергера... на твое счастье. Когда он из Орла возвращался.
"Ага, это хозяин той женщины... хозяин той женщины", - лихорадочно промелькнуло в голове у Полипова. Сердце его билось гулко, а дрожь в ногах стала утихать.
Лахновский со свистом втянул табак в ноздри, хотел чихнуть, закрыл было уже глаза в блаженстве, но словно передумал, зло поглядел на Полипова и стал прятать в карман табакерку. Покончив с этим, застыл в прежней позе.
Посидев так с минуту, по-старчески вздохнул:
- Да и я, Петр Петрович, теперь вижу, что не годишься. Потому и отпускаю тебя с миром. Живи, сколько бог пошлет, и помогай нам, как прежде.
На лице Полипова отразилось недоумение.
- А я тебе одним примером это поясню, - усмехнулся Лахновский. - Вот ты насмерть затоптал несколько коммунистических фанатиков... как их? Засухин, кажется, фамилия одного. А других - забыл, давно Полина Сергеевна мне писала. Да не в фамилиях дело. Разве это не помощь? Сколько бы они вредных для нас дел наделали?!
Этот дряхлый Лахновский, этот старик говорил возмутительные вещи, против которых вдруг запротестовало все существо Полипова, а в голове его заметалось: да, с одной стороны, так, он их... с помощью Алейникова... Знает ли этот проклятый Лахновский про Алейникова? Знает, конечно, разве Полина не написала? Но с другой стороны, все это намного сложнее. С другой-то стороны - при чем тут он? Алейников это! Ну да, при его, Полипова, желании, можно сказать даже с его помощью. Но этого никто и никогда не докажет. Такое уж время. Вон Кружилин, даже Субботин - и те не осмелились бросить ему такое обвинение. А этот Лахновский... Наглец! Какой наглец!
Петр Петрович Полипов, кажется, забыл, где он находится, и, возмущенный, поднялся было, чтобы возразить ему. Но тут же напоролся на острые, неподвижные зрачки Лахновского, мысли, беспорядочно толкущиеся в мозгу, сразу исчезли. И он, вскочив, нелепо стоял, безмолвный, одной рукой опираясь о стол, другой о спинку стула.
- Ну, оправдываться хочешь? - выждав, проговорил Лахновский. - Говори. А я послушаю.
Но говорить Полипову было нечего, оправдываться, собственно, не перед кем и ни к чему. Постояв, он медленно и тяжко осел, стул под ним заскрипел.
- Вот, видишь... - На изношенном лице Лахновского проступило что-то живое. - Как говорится у нас, у русских, против фактов не попрешь.
- Вы... вы не русский. Нет! - неожиданно для самого себя, желая в чем-то возразить Лахновскому, бросил Полипов.
Прикрыв было сморщенные веки, Лахновский быстро вскинул их, посмотрел на Полипова с недоумением. И промолвил с грустной усмешкой:
- А вы, Петр Петрович?
Полипов хотел ответить утвердительно. Но не ответил, только снова, второй раз за сегодняшний вечер, вспомнил, как он когда-то бросал в лицо жене наполненные злобой и яростью слова, что он русский и ему ненавистна даже сама мысль, что русскую землю топчут иноземцы, что немцам никогда не победить России. И еще вспомнил, как Полина, слушая его, сперва насмешливо улыбалась, а потом, кажется, на лице ее появилось недоумение, какое-то беспокойство.
Полипов ничего не сказал, а Лахновский и не требовал ответа на свой вопрос, он, кажется, тут же забыл о нем. Он, по-прежнему сложив обе руки на трость, сидел неподвижно и смотрел в сторону, на закрытое, кажется, ставнями окно и занавешенное изнутри тяжелой шторой. Потом неглубоко вздохнул и произнес:
- Стар я, Петр Петрович... Вот что жалко. Умру скоро. Не увижу нашей победы.
- Какой? Немецкой?
Лахновский дернул веками, полоснул глазами Полипова.
- Нет... Гитлер - он дурак. Ах, боже мой, какой он идиот!
- Любопытно, - уронил Полипов, сдержанно усмехнувшись. - Объясните уж тогда, почему он...
Слова "дурак" и "идиот" Полипов произнести не решился.
- Что же... я объясню, - после непродолжительного молчания сказал Лахновский. - До июня сорок первого года это была самая могущественная сила в мире, способная перекроить мир. Страны падали перед ним, как трава под косой. Вся Европа стояла на коленях. Вся. Только Англия... Вы хорошо помните те события?
- Как же... газеты читал, - неопределенно ответил Полипов.
- Ага, - кивнул белой головой Лахновский. - Тогда знаете, что такое Дюнкерк. И вот представьте - по-моему, это не трудно представить, - что бы произошло, если бы тогда, в сороковом году, после разгрома французов и бегства англичан, Гитлер переправил бы свои дивизии через Ла-Манш и напал на Англию? Что, а? Сколько бы продержались англичане? Неделю? Две? Ну?
- Не знаю, - сказал Полипов.
- "Не знаю"... - буркнул недовольно Лахновский. - Очень бы недолго. Очень бы скоро немцы вошли в Лондон, как они входили в столицы всех европейских государств. Не было силы, которая могла их остановить. Не было, понимаете?! визгливо вскрикнул он.
- Д-да... пожалуй.
Лахновский будто удовлетворился этими словами, успокоился, только часто и торопливо дышал. Но потом и дыхание его стало ровнее и тише.
- Ну... вот. А теперь и подумайте. Сейчас Англия и Америка - союзники России. Второй фронт они не открывают, и я не знаю, откроют ли! Никто пока этого не знает. Но они - союзники России, помогают ей вооружением, продовольствием... не знаю, чем еще. Подумайте, говорю, с кем была бы сейчас Америка, эта могущественная страна, если бы Англия была под властью Гитлера, воевала на его стороне. А, с кем? Не с Гитлером?
- Да, да, возможно... - Полипов вытер опять вдруг выступившую на лбу испарину. - Вполне возможно. Потому что... все это логично вы...
Лахновский ждал этих слов напряженно, как ждет подсудимый приговора, и, чтобы лучше расслышать, даже вытянул в сторону Полипова длинную, жилистую шею.
- Именно, - произнес он удовлетворенно. - Именно логично. Америка неизбежно была бы на стороне Германии. И тогда бы... А теперь...
Лахновский низко уронил голову, коснулся лбом сложенных на трости рук и так застыл.
По-прежнему стояла глухая, гнетущая тишина. Над столом висела фарфоровая керосиновая лампа с абажуром, было слышно, как потрескивал за стеклом язычок пламени. "В лампе, видимо, не керосин, а бензин", - подумал Полипов.